«ничтожным» перед всем и всяческим суще-бытующим, поскольку оно есть бездно-основа сущения его, в которой основывается всякое суще-бытующее как таковое. Но бездно-основа не есть никакое «Абсолютное» – отделившееся-обособленное для себя и постоянное суще-бытующее, а есть со-бытие прихода грядущего, что, разумеется, нельзя назвать чересчур сильно нагруженным метафизически названием «конечность» – ведь тогда все получалось бы так, что мышление и размышление над мышлением – рефлексия – уже перед этим освобождались бы от привычных путей представления и становились бы вопросом, отделяющимся и обособляющимся к накоторому со-вопрошанию.

124. Закон противоречия

Что мыслится в нем? Невозможность (ἀδύνατον). О чем мыслится в нем? О суще-бытности суще-бытующего.

Итак, какого рода эта невозможность? Невозможность самого бытия. Как ведет себя эта невозможность по отношению к сущности бытия? Есть ли она необходимость – и какого рода необходимость?

* * *

Традиционно встающий спорный вопрос: Есть ли неспособность нашего мышления следствие необходимости помысленного бытия или эта необходимость есть только проекция нашей «субъективной» неспособности?

Или же само это Либо-Либо недостаточно, а если так, то в чем? Поскольку «мышление» выступает задающим круг обзора как νοῦς для истины бытия, бытие понимается как Постоянное Присутствия; и для этого «бытия» данный закон верен; но по той же самой причине он не «субъективен» и только выражение «неспособности».

Разве не подчеркивал Гегель значимость этого закона? Нет – он только расширил ее посредством соответствующего присоединения суще-бытности как абсолютной идеи. Благодаря этому возможно – и даже необходимо – всякое подлежащее мышлению и «суще-бытующее» мыслить одновременно в нескольких аспектах («в-себе», «для-себя», «в-себе и для-себя») и, то есть, мыслить противоречащее как необходимое.

С помощью этого закона прямо-таки и осуществляется поворот-превращение, при котором происходит переход от конечного к бес-конечному мышлению; метафизика Гегеля есть наивысшее подтверждение закона о противоречии как этого принципа метафизики, то есть толкования сущебытности как постоянной присущности-присутствия и предметности представления.

125. История метафизики есть история истории бытия

Для того, чтобы понять и познать ее, понадобится освобождение от того проекта истории метафизики, который впервые осуществил Гегель и только один смог осуществить первым, потому что его мышлению пришлось стать завершением и полным осуществлением метафизики.

История метафизики и, тем самым, ее начало будет рассматриваться, исходя из ее завершения, – как в том, что касается трех основных ступеней ее, так и в том, что относится той подвижности, благодаря которой она только и может быть осуществлена.

Безусловное, ничем не обусловленное мышление – устанавливает то, что вынужденно должно быть его условием и основанием для ступенчатой градации – устанавливает непосредственное мышление и опосредствование: так были решающим образом определены в их сущности античная и «христианская» философия, философия нового времени от Декарта до Канта; этот проект истории метафизики свидетельствует о безраздельном господстве фуги «бытия и мышления»; он не только свидетельствует о нем, но и закрепляет его в историческом (historischen) «сознании» и, тем самым, определяет выбор относительно того, что «исторично» («geschichtlich»), и, то есть, относительно того, что должно оставаться знаемым философией для «дальнейшего формирования» ее.

126. Положение Аристотеля в истории метафизики

1. Аристотель как завершение прежде еще отчуждающего – φύσις понимается как ἐντελέχεια

2 Аристотель – как начало – после этого еще долго бывшего расхожим.

* * *

Основные установки метафизики исторически постижимы и доступны продумыванию в первую очередь в мышлении, сообразном истории пра-бытия.

127. Исключительно выделяющаяся основная метафизическая установка Лейбница

позволяет с точки зрения истории пра-бытия прояснить себя на repraesentatio.

Repraesentatio подразумевает «субъективное», составляющее субъект как монаду пред-ставление. Это пред-ставление (как устремляющее-направляющее) в то же время «пред»-«ставляет», позволяет этому «субъекту» прийти к открытому присутствию. Пред-ставление здесь мыслится в духе нового времени и в то же время изначально по-гречески. Однако, все-же нет: это – не просто налично-сподручно данное, которое имеет субъективный характер, а субъект, который в своей субъективности в то же время и через посредство этого присутствует; (причем, разумеется, Открытое этого присутствия остается под вопросом; или, иначе, уже выбрана-предрешена посредством всеохватывающего и непоколебимого христианского проекта (ens creatum – creator).

Все же сущность монады (monas), един-ость, вынуждена пониматься, идя от собрания множественности в присутствии и от постоянства-постояния того же самого и, тем самым, идя от представленности (repraesentatio) в двойственном свете.

Монада не может быть встречена прямо и непосредственно, а также не может быть представлена для безусловного взора творца, ее сущение есть изначально «repraesentatio» в двояком смысле. Декарт, правда, установил представленность и самость-Я как сферу проекта и основу проекта суще-бытности, но только Лейбниц осуществил полностью исходящее из него изначальное присвоение метафизической традиции (substantia – monas; potentia как vis и possibilitas; «energeia») и начало подлинно современной, относящейся к новому времени метафизики.

Только Лейбниц создает основу для Канта и немецкого идеализма и, в конечном счете, для Ницше. Только благодаря ему разумность обретает безусловно субъективный ранг структуры суще-бытующего в целом; причем «математическое» в то же время разворачивается в «системное» системы и обеспечивается представленность полного разворачивания как области проекта и как основы проекта.

Суще-бытующее как таковое (бытие), согласно Лейбницу («Монадология» § 30), познаваема в «рефлексивных актах» монады «человек». Но эти акты основываются в знании «необходимых истин» (identitates), а эти? – есть все же существенное знание бытия, так что только через посредство его возможна «рефлексия», в то время как все же в то же время эта «рефлексия» опять-таки только и делает возможным это знание идентичного. Как, спрашивается, сделать здесь выбор? Не «круг» ли перед нами, и если да, то познал ли его Лейбниц как таковой и обосновал ли, то есть, в его необходимости? Явно нет, ведь такое было бы возможно только в вы-рас-спрашивании истины «бытия». Raison-разумность – мышление есть самопознание и, тем самым, вместе с тем познание и знание бога («Монадология» § 29). Самопознание основывается в знании identitates, потому это знание составляет суть разума. Тогда разум: допрос-выслушивание суще-бытности в смысле «идентичности» как постоянства-постояния присутствия-присущности.

Или Лейбниц полагает, что мы на основе этого знания verités necessaires находим «первое» и последующее суще-бытующее (и, тем самым, сущее-бытующее как таковое), а именно – нас самих, а «в» нас самих явственно выраженное «бытие»?

Тогда осталось бы только сказать: суще-бытующее в виде человека – в первую очередь даваемо и дано как таковое; тогда поддерживалась бы только основная позиция Декарта и в то же время готовилась бы трансцендентальная постановка вопроса Кантом как «субъективная», то есть связанная с объективностью объектов.

Но тогда не обосновано ни единство сущности человеческих монад со знанием необходимых истин, ни приоритет этого