Красные пятна гнева выступили на лице старшего лейтенанта. Шавейкин съежился.

На следующее утро, когда все, что произошло на лесной даче, казалось, как принято выражаться, дурным сном, мы с Павлом встретились в областном управлении милиции, в комнатке угрозыска.

— Прибыли представители прессы, — сказал Павел, вставая из–за стола, заваленного бумагами. — Кстати, ты вызван в управление как свидетель и участник очной ставки. Я разговаривал с Комоловым, и тот от имени областного угрозыска просил выразить тебе благодарность…

— Прежде всего ты должен все объяснить, — сказал я, — это и будет выражением благодарности.

Павел выглядел бледным и усталым: видимо, допрос длился всю ночь. Комната густо пропахла никотином.

— Ладно, — согласился Павел. — Закуривай, не брезгуй следовательскими. С чего начнем? Ты помнишь — после осмотра напрашивалась версия о самоотравлении взломщика. Она выглядела естественной, закономерной. Именно на это и рассчитывал Шавейкин, подготовив ловушку для своего бывшего сообщника Рыжего Шкета…

Первые подозрения возникли у меня после беглого знакомства с дачей. Это были скорее предчувствия, смутные опасения, но они заставили более детально осмотреть место происшествия, дали направление поиску.

В доме Шавейкина меня сначала заинтересовал яркий свет. Во всех комнатах горели стосвечовые лампы. Между тем Шавейкин — ты обратил внимание на обстановку? — был скопидомом. Фарфоровые горки в буфетах, а пил из выщербленной кружки. Собаку держал впроголодь… Боязнь темноты, сумрака оказалась сильнее, чем свойственная ему жадность. И еще — собачья плетка. Хозяин часто ее применял. Зачем он систематически бил пса, который, кстати, безукоризненно выполнял обязанности сторожа? Так мог поступать только мелкий, трусливый человек, который срывал на безответном, преданном существе приступы злобы…

Словом, было видно, что Шавейкин — личность не совсем обычная. Может быть, Воробьев оказался в этом доме не случайно. Стоило заинтересоваться хозяином дачи. Поэтому я не совсем доверял первоначально возникшей версии, пусть даже четкой и неоспоримой. Это подозрение нельзя объяснить чисто логическим путем…

— Интуиция?

— Нет. Просто я стал разбираться в тех фактах, которые хоть и укладывались в первую и единственную версию, но все–таки содержали неточности. Доктор был удивлен тем, что Воробьев не пострадал в схватке с собакой. Конечно, преступник мог убить овчарку одним ударом топора. Но как все–таки это ему удалось? Очевидно, он ожидал нападения и первым нанес удар. Однако, во–первых, если бы он знал, что участок охраняет злющая овчарка, то выбрал бы другой объект — пустых дач достаточно в Казенном лесу; во–вторых, он бы прихватил с собой оружие… А как ты видел, топор он мог найти только в последнюю минуту, когда подошел к крыльцу. Значит, Воробьев не знал о том, что дачу охраняет овчарка.

Он без труда открыл калитку и направился прямо к дому, об этом говорят следы. Схватка могла произойти только у крыльца, там, где примята трава. Допустим, что пес сплоховал и не сразу учуял чужака…

— Может быть, собаки не было на участке?

— Ты забыл: дача огорожена сплошным забором высотой в два с половиной метра. Пес никуда не мог уйти. Выходит, он сплоховал и напал на взломщика уже у крыльца. Воробьев схватил топор… Как он мог это сделать, я уже показывал. Неужели овчарка спокойно позволила ему взять топор и подставила себя под удар? Это возможно лишь в том случае, если собака помнила Воробьева. Но овчарке было три года, а Воробьев был отправлен в колонию четыре года назад. Помнишь, участковый сказал о возрасте собаки, а я уточнил у Сковороденко, когда осудили Воробьева и Оливца?

Напрашивался вывод — овчарку убил не Воробьев. Но кто и когда? И тут мне совершенно неожиданно помогла эта старушка из деревни Бугрихи. Первый раз она пришла на дачу примерно без четверти четыре. Вошла на участок, увидела замок и отправилась к своему родичу–путейцу. Я проводил ее на станцию, чтобы проверить показания — они были правдивы. Помнишь, она говорила, что сначала «постучала в калитку» и лишь потом открыла щеколду и вошла. Собака не бросается, не лает. Так же, как и Санька Воробьев, не подозревая о существовании овчарки, старушка ступает на участок.

Ясно: уже в то время овчарка была мертва. Ее убили ударом колуна. И опять–таки этого не мог сделать Воробьев. Он приехал позже, чем старушка.

Кто же убил овчарку? Только человек, который мог спокойно в присутствии собаки достать топор из–под крыльца. Только человек, к которому был привязан пес. А пес был привязан к одному человеку — своему хозяину.

Значит, Шавейкин… Он хотел, чтобы расследование шло по намеченному им пути.

Это предположение сразу объясняло еще одну деталь. На песчаной дорожке мы не нашли иных следов, кроме тех, что оставили Воробьев, женщина из Бугрихи и почтальон. Ни отпечатков лап собаки, ни следов самого хозяина. Выходит, Шавейкин, уходя с дачи, уже после убийства собаки подмел дорожку. Зачем? Да чтобы мы ясно видели следы взломщика.

Не случайно и то, что овчарка лежала на расстоянии от крыльца, в кустах боярышника. Воробьев не должен был заметить труп собаки, это могло насторожить бежавшего рецидивиста и навести его на мысль о ловушке.

Итак, Шавейкин знал, что на дачу явится «взломщик». Знал и хотел, чтобы тот пришел. И тут все факты, с которыми столкнулось расследование, вступают в новое взаимодействие, и рождается другая версия. Хотел, потому что в холодильнике гостя ждала бутылка с синильной кислотой. Неуклюжий участковый сделал правильное замечание насчет «Сибирской настойки», которую недавно начал выпускать завод…

Да–да, не в шкафу стояла эта настойка, а в холодильнике: естественно было предположить, что голодный человек не оставит без внимания холодильник. А если учесть, что этот человек алкоголик, а в колонии со спиртным было, сам понимаешь, туго…

И тут я еще раз вспомнил о таинственном разбойном нападении на самолет. Это продуманное в деталях, дерзкое нападение свидетельствовало о недюжинных способностях его организаторов и великолепной информации. Между тем осуществлено оно людьми малограмотными — Сковороденко, который участвовал в расследовании, засвидетельствовал, что оба рецидивиста, Воробьев и Оливец, отличались примитивным, грубым почерком. Значит, можно было предположить, что был «третий», взявший на себя роль «мозгового центра». Его не нашли тогда, как, естественно, не нашли и денег — «третий» должен был позаботиться о том, чтобы надежно схоронить добычу. А что, если «третий» — Шавейкин? Ловкость, предусмотрительность, которые он проявил, расставляя сети для своего бывшего сообщника, свидетельствовали о недюжинном «таланте преступности». Если Оливец и Санька Воробьев были надежными исполнителями, то