Ощутив моё присутствие, они все разом начали двигаться – сперва медленно, а затем быстрее и быстрее, и первая тень коснулась меня аккурат в ту секунду, когда сквозь зеркала прошёл первый чародей-преследователь.

Что-то вспыхнуло – и меня отбросило назад, метров на десять, пока я не врезалась спиной в ствол. Из груди точно воздух вышибло, в глазах потемнело… Море потерянных душ заволновалось, рассвирепело; волна поднялась высоко-высоко над садом, в любой момент грозя его захлестнуть.

Один человек, второй, третий… скольких мне удалось за собой утянуть?

– Хреново выглядишь, Лойероз. Внетелесный опыт не пошёл тебе на пользу?

Четвёртый, пятый, шестой…

– Сожалею, – улыбнулась я, с трудом поднимаясь на ноги. Седьмой, восьмой… похоже, у меня полный набор. – Но Йена здесь нет. Он уже вернулся в своё тело.

Лысая женщина настороженно замерла. В глазах у неё проступило понимание.

– Ты, тварь… Ты кто?

От потустороннего шума начало закладывать уши; чародеи, кажется, тоже что-то чувствовали и озирались по сторонам.

Я ощущала себя плотиной, сдерживающей гневный поток.

– Урсула Мажен. Медиум класса «лантерн», – выдохнула я – и отпустила эту волну.

…их были даже не сотни – тысячи и тысячи. Они текли сквозь меня, проходили через пустоту, существующую внутри моей собственной души – и на короткое время обретали подобие жизни. Я почти ничего не видела, не слышала и не чувствовала; очень тихо, будто бы издалека, до меня доносились крики, полные мучений, и потерянных душ становилось чуть больше: на одну, на две, на три…

Досчитав до восьми, я закрыла глаза и позволила себе отключиться.

Кажется, получилось.

Не знаю, сколько прошло времени – может, час, может, день… может, целый век.

Меня словно бы не стало.

Я была морем – огромным, бездонным морем шепчущих голосов, всё более и более спокойным, безмятежным. Они то отдалялись, то накатывали, как прибой; дышать было немного больно. Беспамятство накрывало – и отступало снова в бесконечном цикле.

Йен Лойероз. Я ждала его… но с чего вообще мы решили, что он проснётся сейчас? Не через сутки, не через месяц? И как теперь выручать Хорхе? И что с Тильдой? Удалось ли Салли расправиться с теми, кто пошёл наверх? Вопросы вертелись по кругу, как на карусели, и в какой-то момент это мельтешение стало утомлять. Мысли делались всё более отрывочными, бессвязными.

Наконец мне стало всё равно.

Ну и пусть, думала я. Даже если это закончится вот так – оно того стоило. Даже если я останусь здесь… пусть у Йена получится. Он не заслужил всего этого дерьма. Он заслужил что-то хорошее…

…хорошее.

А потом что-то вспыхнуло – сперва слабо, а потом очень ярко, почти ослепляя даже сквозь сомкнутые веки, и стало теплее. Я с трудом открыла глаза, щурясь, и бессильно уткнулась лбом в чужое плечо. Кто-то держал меня на руках – сильный, надёжный… окружённый дурманяще-сладким ароматом.

– Йен? – тихо позвала я.

– Тс-с, – ответил он. – Тише, маленькая. Ты настоящий герой, о, да, храбрый и безрассудный. Героиня, – и его хватка стала чуть крепче. – Но всё позади. Скоро станет хорошо. Не бойся.

Вроде бы я и не боялась – не могла, пока в голове шумело море чужих голосов, сейчас такое мирное, тихое. Мысли путались, цеплялись одна за другую; воспоминания выпадали наудачу, случайным образом, словно карты из перетасованной колоды.

– Йен, Йен, – позвала я снова. И добавила невпопад: – И сонмы мёртвых будут в его руках. Сонмы мёртвых… в твоих руках. Я.

Мне почему-то казалось очень важным сказать ему именно это – до того, как потерять сознание окончательно и бесповоротно.

ГЛАВА 10. Чарующий аромат

Снилось мне холодное ночное море.

Оно шептало, рокотало, окатывало мои ноги; подол платья становился всё тяжелее, тяжелее, пока не сделался совсем неподъёмным. Не в силах двинуться с места, я застыла на месте подобно изваянию, облепленная тяжёлой, сырой тканью. Голоса волн постепенно стихали, отдалялись; вода отступала к горизонту, и темнота мало-помалу редела тоже, а небо разгоралось ярче и ярче… А потом над горизонтом показался край солнца – ослепительного, жаркого, беспощадного и нежного одновременно.

И море онемело.

Мои юбки сделались лёгкими-лёгкими, и я вместе с ними, кажется. А когда налетел ветер, меня подбросило вверх, к солнцу, в этот опаляющий свет, и всё вокруг стало пламенем и торжественным гимном, полным радости и силы.

Затем сон оборвался, утратил былую упорядоченность. Но ощущение тепла и ласки осталось. Я инстинктивно тянулась к нему сквозь нагромождение образов и сюжетов, пока не начала смутно осознавать, что сплю, а вот жар и чувство защищённости – нечто реальное, существующее.

«Йен, – вспомнила я вдруг. – Точно, он же пришёл за мной. Всё-таки успел!»

Этой мысли хватило, чтобы спугнуть сонное оцепенение и выбросить меня в реальность.

Она была жаркой – в самом прямом смысле из всех возможных.

…я лежала в кровати, огромной, как аэродром. Белоснежное постельное бельё пахло безликой отельной свежестью, а ещё – цветущим садом позади маминого дома: пионы, жасмин, одичалый шиповник, остро-свежие хризантемы и тягучие, сладкие, точно сиропом облитые розы. Одеяла казались лёгкими, почти невесомыми; они облекали спину и ноги шелковистой прохладой, особенно отчётливой по сравнению с горячими ладонями Йена… одетого, к счастью, который обнимал меня крепко, но деликатно, за плечи и поясницу, по границе опасной зоны. Но хуже, что и я обнимала его тоже – обвивала руками, как лоза, бесцеремонно протолкнув ему колено между ног.

Вот последнее было просто ужасно. Кошмарно.

Катастрофически.

Когда я это поняла, то застыла, боясь даже выдохнуть. Сердце тут же заколотилось вдвое чаще и громче; наверное, его слышали даже в соседней комнате.

«Интересно, – пронеслось в голове, – а если сейчас немного сдвинуть ногу, это будет считаться домогательством или ещё нет?»

На какое-то мгновение мне захотелось именно это и сделать – очень сильно захотелось, почти так же, как очутиться на другом конце планеты с паспортом на чужое имя и, желательно, стёртой памятью.

– Тс-с, – тихонько подул Йен мне в макушку. – Зачем же так бояться, солнышко? Здесь только я. Правда, не внутри, а снаружи, но это всегда можно исправить.

Лицо у меня, подозреваю, пылало уже, как печка.

– Тебе кто-нибудь говорил, что у тебя ужасное