я постараюсь показать тебе, что в мире есть и хорошее, хотя, по правде говоря, — голос его изменился, — сам я в этом не уверен.

— Скажи мне, как тебя зовут? И почему ты носишь этот капюшон?

— Как меня зовут? Этарр, — слегка охрипшим голосом ответил он. — Достаточно этого имени. А маску я ношу из-за самой злобной женщины Асколайса, да что Асколайса — Олмери, Каучика, всего мира. Она сделала мое лицо таким, что я сам не переношу его вида.

Он успокоился и усмехнулся.

— Сердиться нет смысла.

— Она жива, эта женщина?

— Да, жива и, несомненно, все еще приносит зло каждому встречному. — Он сидел, глядя в огонь. — Когда-то я об этом ничего не знал. Она была молода, прекрасна, украшена тысячью ароматов и шаловливой игривостью. Я жил на берегу океана — в белой вилле среди тополей. Над заливом Тенеброза выступает в океан мыс Печальных Воспоминаний, и когда солнце окрашивает небо в красный цвет, а горы в черный, мыс, кажется, спит на воде, как древний земной бог… Всю свою жизнь я провел здесь и был доволен, как только можно быть довольным в эти дни, когда Земля описывает последние витки вокруг умирающего Солнца.

Однажды утром я оторвался от своих звездных карт и увидел идущую через портал Джаванну. Она была красива и стройна, как ты. Волосы — удивительного рыжего цвета, и пряди их падали ей на плечи. Она была прекрасна в своем белом платье, чиста и невинна.

Я полюбил ее, и она говорила, что любит меня. И дала мне полоску черного металла, чтобы я носил ее. В своей слепоте я надел полоску на запястье, на зная, что на ней злая руна. Прошли недели величайшей радости. И вскоре я узнал темные побуждения Джаванны, которые не могла подавить никакая любовь. Однажды ночью я застал ее в объятиях черного демона, и это зрелище чуть не свело меня с ума.

Я стоял в дверях ошеломленный. Она меня не заметила, и я медленно ушел. Утром она прибежала на террасу, смеющаяся и счастливая, как ребенок. «Уходи, — сказал я ей. — Ты безгранично зла». Она произнесла заклинание, и руна на моей руке поработила меня. Мозг оставался моим, но тело с той минуты принадлежало только ей и должно было ей повиноваться.

Она заставляла меня рассказывать все, что я видел, насмехалась и наслаждалась. Она подвергла меня грязным унижениям, созвала сотни мерзких существ из Калу, Фаувуна, Джелдреда, чтобы издеваться надо мной и осквернять мое тело. Заставила меня смотреть, как она сама играет с этими существами, а когда я указал на самое отвратительное существо, она при помощи магии дала мне его лицо, и это лицо стало моим.

— Может ли такая женщина существовать? — удивилась Т’саис.

— Сам удивляюсь. — Серьезные голубые глаза внимательно изучали ее. — …Однажды ночью, когда демоны таскали меня по утесам за холмами, острый край камня случайно разрезал полоску с руной на моей руке. Я освободился, произнес заклинание, которое отправило этих существ далеко в небо, вернулся на виллу и встретил рыжеволосую Джаванну в большом зале, и глаза у нее были холодными и невинными. Я извлек нож, чтобы ударить ее в горло, но она сказала мне: «Подожди! Если ты убьешь меня, ты вечно будешь носить демонское обличье, потому что только я знаю, как его с тебя снять». И она беспечно убежала, а я, неспособный переносить вид этого места, ушел жить на болота. Теперь я всюду ищу ее, чтобы вернуть себе свое лицо.

— А где она сейчас? — спросила Т’саис, чьи беды казались ничтожными рядом с несчастьем Этарра.

— Я знаю, где она будет завтра ночью — ночью Черного Шабаша. С самого детства Земли эта ночь посвящена злым силам.

— И ты отправишься на Шабаш?

— Не как участник — хотя, по правде говоря, — печально сказал Этарр, — без капюшона я сошел бы за одно из страшилищ и на меня там никто не обратил бы внимания.

Т’саис задрожала и прижалась к стене. Этарр увидел это и вздохнул.

Т’саис пришла в голову другая мысль.

— После всего, что испытал, ты все еще можешь находить в этом мире прекрасное?

— Конечно, — ответил Этарр. — Посмотри, как широко и привольно расстилаются эти болота, как прекрасен их цвет. Посмотри, как великолепно возвышаются утесы — хребет нашего мира. А ты, — он посмотрел ей в лицо, — ты прекраснее всего в этом мире.

— Прекраснее Джаванны? — спросила Т’саис и удивленно посмотрела на засмеявшегося Этарра.

— Прекраснее Джаванны, — заверил он.

А Т’саис продолжала размышлять.

— Ты хочешь отомстить Джаванне?

— Нет, — ответил Этарр, глядя на болота. — Что такое месть? Меня она не интересует. Скоро, когда солнце погаснет, люди уйдут в вечную ночь и умрут, а Земля понесет свои руины, горы, стершиеся до корней, в бесконечную тьму. К чему месть?

Скоро они вышли из дома и пошли по болотам. Этарр старался показать ей красоту — медленную реку Скаум, текущую среди зеленых тростников, облака, греющиеся на тусклом солнце над утесами, птицу, парящую на широких крыльях, широкие туманные просторы Модавна Мура. Т’саис напряглась, стараясь увидеть в этом красоту; ей это по-прежнему не удавалось. Но она научилась сдерживать дикий гнев, который вызывал в ней окружающий мир, ее желание убивать уменьшилось, а лицо стало менее напряженным.

Так бродили они, погруженные в свои мысли, наблюдали печальное великолепие заката видели, как на небе расцветают безмолвные белые звезды.

— Разве звезды не прекрасны? — шептал Этарр из-под своего черного капюшона.

А Т’саис, находившая в солнечном закате только тоску, а в звездах — лишь бессмысленный узор маленьких искорок, ничего не могла ему ответить.

— Двух более несчастных людей нет на свете, — вздохнула она.

Этарр ничего не ответил. Они шли молча. Неожиданно он схватил ее за руку и потянул в заросли утесника. Три большие птицы, хлопая крыльями, пронеслись по небу.

— Пелгрейны!

Твари пролетели над самой головой — химеры с крыльями, скрипящими, как ржавые оконные петли. Т’саис мельком увидела жесткое кожистое тело, большой клюв в форме топора, жестокие глаза на сморщенной морде. Она прижалась к Этарру. Пелгрейны скрылись в лесу.

Этарр хрипло рассмеялся.

— Тебя испугал вид пелгрейнов. Но моя внешность заставила бы самих пелгрейнов бежать.

На следующее утро он повел ее в