стал следствием раскрытия плана побега. Он вообще не имел с побегом Конана никакой связи. Атикус оказался несколько небрежен в своих связях с «дном» общества, и его невнимательность принесла столь плачевные плоды.

Его место занял другой стражник, немного туповатый, но надежный человек, который никогда бы ни на шаг не отклонился со стези добродетели и выполнения своего долга. Он не обладал хорошо развитым воображением, зато был глубоко убежден в важности своей работы.

Когда Атикуса увели, новый стражник на всякий случай сделал еще один обход подземелья. Проходя мимо камеры Конана, он возмутился, увидев, что заключенный, не закованный в цепи, с огромным удовольствием вгрызается в большую, хорошо прожаренную бычью ляжку. Стражник настолько разгневался, что совершил серьезную ошибку: он вошел в камеру, не потрудившись сначала позвать с собой воинов из других частей тюрьмы или по меньшей мере поставить их в известность. Это была его первая ошибка в несении служебного долга — и вместе с тем последняя. Конан ударил его обглоданным мослом по голове, забрал у него нож и ключи и без излишней спешки пустился в путь. Как упоминал Мурило, здесь по ночам на часах стоял только один стражник. Киммериец покинул здание тюрьмы, воспользовавшись похищенным ключом, и оказался на улице. Все происходило так, как намеревался устроить Мурило, так, словно его план претворялся в жизнь без всяких помех.

Свои последующие шаги Конан обдумывал в тени тюремных стен. Ему пришло в голову, что он ничем не обязан Мурило, поскольку освободился самостоятельно. С другой стороны, именно юный аристократ самолично снял с него цепи и позаботился о хорошей кормежке. Без его участия побег бы не состоялся. Так что в конце концов киммериец пришел к выводу, что все же обязан Мурило, а поскольку Конан был человеком, не привыкшим оставаться в долгу, то решил сдержать данное молодому аристократу обещание. Но сначала ему нужно было позаботиться об одном личном деле.

Он сбросил драную куртку и в одной лишь набедренной повязке скользнул в ночь. Нож, который он забрал у стражника, был смертоносным оружием с широким обоюдоострым клинком примерно в девятнадцать дюймов длиной. По переулкам и темным площадям крался Конан, пока не добрался до Лабиринта. По его кривым переулочкам он шел с уверенностью старожила. Это был настоящий клубок темных улиц, грязных задних дворов, жутких лазеек и нор, полных таинственных звуков и разнообразных запахов. Улицы здесь не мостили, отбросы, нечистоты, жидкая грязь смешивались самым тошнотворным образом. Канав тоже не было, отходы и грязь просто выбрасывали из окон и дверей или сваливали в смердящие кучи. Если не соблюдать осторожность, то очень легко можно поскользнуться и по колено увязнуть в вонючей куче или утонуть в луже жидкого дерьма, которая по своим размерам не уступает небольшому пруду. И обычным делом было споткнуться о труп с перерезанной глоткой или разбитым вдребезги черепом. Добропорядочные граждане имели достаточные основания обходить Лабиринт стороной.

Никем не замеченный, Конан добрался до цели своего путешествия как раз в тот момент, когда личность, ради которой он и явился, выходила на улицу. Киммериец быстро спрятался в ближайшем дворе и увидел, как девица — та, что выдала его страже — выпроваживает нового возлюбленного из своей комнатки на первом этаже. Дверь закрылась. Молодой негодяй ощупью нашел скрипящую лестницу. Он был полностью погружен в свои мысли, которые, как и у большинства обитателей Лабиринта, были заняты вопросами незаконного присвоения чужого добра. Посреди лестницы он резко остановился, и волосы шевельнулись у него на голове. Кто-то огромный, со сверкающими глазами, скорчился в темноте на лестнице немного ниже его. Глухое рычание было последним, что он услышал в своей жизни, когда это чудовище бросилось на него, и почти мгновенно острый клинок оборвал его жизнь. Человек испустил сдавленный крик и бессильно скатился вниз по ступенькам.

Варвар поднялся над ним, как призрак. Его глаза горели во мраке. Он знал, что крик и звук падения тела были услышаны, но жители Лабиринта из соображений собственной безопасности давно уже взяли себе в привычку не проявлять внимания к подобным происшествиям. Позднее кто-нибудь из них наверняка высунет нос и посмотрит, что случилось, но совершенно ясно, что это произойдет не сейчас.

Конан поднялся по лестнице и остановился перед дверью, которую так хорошо знал. Она была заперта изнутри, но он просунул клинок между дверью и косяком и сорвал щеколду. Он вошел, прикрыл за собой дверь и встал перед девицей, которая предала его.

Она сидела на разоренной постели, скрестив ноги. На ней была тонкая ночная сорочка. Девица смертельно побледнела и уставилась на него, как на привидение. Она слышала крик на лестнице и заметила окровавленный нож в руке варвара. Но она была слишком перепугана мыслью о собственной участи, чтобы найти время оплакивать кровавый жребий своего возлюбленного. Девица умоляла оставить ей жизнь, почти ничего не соображая от страха. Конан молчал. Он стоял перед ней с горящими глазами и водил большим пальцем по острию своего кинжала.

Наконец, когда она прижалась к стене и в отчаянии хрипло попросила пощады, он схватил ее грязной рукой за белокурые локоны и сорвал с кровати. Он сунул кинжал обратно в ножны, зажал свою бьющуюся пленницу под мышкой и выскочил в окно. Как в большинстве домов такого рода, на высоте окна каждый этаж был опоясан карнизом. Если бы кто-нибудь оказался сейчас поблизости, его удивленному взору предстал бы человек, который осторожно пробирается по узкому карнизу первого этажа по наружной стене с отчаянно отбивающейся полуголой девкой под мышкой. Но даже этот возможный наблюдатель был бы ошеломлен не больше, чем сама девица.

Когда они добрались до места, Конан остановился и свободной рукой взялся за стену. В доме неожиданно поднялся крик — следовательно, труп был обнаружен. Пленница Конана ныла, скулила, вертелась и раздражала его все больше. Киммериец посмотрел вниз, на грязь и нечистоты, прислушался к шуму в доме и к жалобам и мольбам девицы, а затем с большой меткостью уронил ее прямо в выгребную яму. С довольной ухмылкой Конан наблюдал за ее отчаянными попытками выбраться наружу и наслаждался ее ядовитой бранью и угрозами. Он расхохотался и смеялся до тех пор, пока нарастающий шум в доме не напомнил ему о том, что пора уже идти убивать Набонидуса.

3

Мурило очнулся от громкого звона металла. Он застонал и, совершенно растерянный, сел. Вокруг царила совершеннейшая тишина и мрак. В какой-то миг он испугался: ему показалось, что