Шрифт:
Закладка:
— Это разгром, — опять повторил он. Глядя, как офицер противника уже добрался до середины реки. Как его сильный конь, преодолевая течение, несёт седока сюда, прямо к нему, к Волкову.
И что будет? Что будет с ним, если сегодня к ночи обоз окажется в руках мужичья? Что будет!? Тут же фон Бок и фон Беренштайн свалят провал кампании на него, ещё и судить его надумают. За ними станется. А если… Сбежать? Сейчас развернуться да уехать! От мысли такой у полковника даже дух перехватило. Вот он уедет сейчас? Уедет сейчас, всё бросит, всех бросит и уедет? Бросит Брюнхвальда, Рене, всех солдат, схватит из обоза свой сундук и уедет? Уедет в Эшбахт, к Бригитт. Спрячется у неё под юбкой, как крыса в подпол. Там-то его фон Бок не достанет. Не осудит.
Но тогда он потеряет всех своих солдат, всех офицеров, которые стали уже друзьями. Как тогда ему вести войну с горцами, как вести распри с графом и герцогом, чем, если не внушительной силой, склонять на свою сторону горожан? Кем тогда он станет в Эшбахте? Да никем! Никем! Нищим сеньором десятка крепостных мужиков. И бессильным врагом всесильного графа. Что его ждёт? Сожжение горцами его дома. Это уж и гадать нужды нет. Придут обязательно. Сожгут всё, что смогут, ещё и соседей пожгут, а может, и посады с поместьями вокруг города, чтобы на него все злились, и горожане тоже. Так и сделают, за все те обиды, что он им причинил, иного и не жди. А если он уцелеет, то его ждёт холодный подвал курфюрста. Соседи раздражённые или горожане его герцогу и выдадут при первой возможности. И надежда останется лишь на то, что Брунхильда вымолит у герцога прощение. И про Ланн можно забыть, тамошние купчишки уж точно не простят ему очередной бестолковой траты денег и проваленной кампании, тут и архиепископ ему не поможет. Уж слишком много у него врагов и мало защитников, чтобы он мог позволить себе поражение. Это ясно как день Божий.
Чтобы представить все эти картины, ему потребовалось всего одно мгновение. Ещё одно, чтобы осознать простую истину.
Нет, он не побежит. Не побежит. Не для того он дрался всю свою жизнь, чтобы вот сейчас всё потерять. Всё, и честь включительно.
Нет, не побежит! Некуда ему бежать, некуда.
А командир врага уже преодолел уже три четвери пути. И люди его идут за ним следом. Уверенные в себе, идут бодро. Ведь на них и генерал смотрит железнорукий.
Волков повернулся к Увальню и Максимилиану и тоном как можно более жёстким, чтобы они поняли, что это приказ, а не просьба, произнёс:
— Господа, езжайте в обоз к капитану Пруффу.
Молодые люди сначала как будто не поняли приказа, стали переглядываться, а кавалер тем временем вытащил железный башмак из стремени и неспеша спешился. Конь ему был не нужен, ему сподручнее было драться пешим, ведь он всю жизнь воевал пешим. Да и убьют коня сразу, жалко губить красавца. Он размял плечи, насколько позволяла кираса, потоптался, немного разминая ноги, потом кинул повод Увальню:
— Вы что, не слышали? Марш к Пруффу, выполняйте приказ.
Эти юнцы ему тоже были сейчас не нужны. Толку от них немного, их убьют, как и коня. К чему брать грех за их смерти себе на душу.
— Но, полковник… — начал было Максимилиан.
Волков перебил его:
— Александр, а где ваша великолепная алебарда?
— Она в обозе, полковник, — отвечал Увалень чуть растерянно. — Где и все доспехи мои.
— Жаль. Вы болван, Александр, езжайте в обоз и наденьте доспехи. Ночка, наверное, у вас будет жаркая. — Сказал Волков и закричал: — В обоз, оба, это приказ!
После повернулся и пошёл к броду, к выходу из реки, на ходу доставая меч из ножен.
«С алебардой я бы чувствовал себя получше. Да уж, поспокойнее, да ладно, — он осмотрел меч. — Красавец! Уж послужи мне, подарок старого герцога. Послужи в последний раз».
— Кавалер, — окликнул его сзади Максимилиан, подъехав к нему вплотную.
— Я же вам приказал…
— Возьмите, — молодой человек протянул ему колесцовый пистолет, подарок епископа. — Я зарядил его.
— А, это будет, кстати. А вы, мой друг, езжайте в обоз, и… Вы были прекрасным оруженосцем.
Волков взял пистолет правой рукой, а меч небрежно, словно трость на прогулке, нес в левой. Так и пошёл навстречу уже выезжавшему из воды офицеру врага, так и пошёл. Не доходя до него десятка шагов, захлопнул забрало.
«Дьявол! Сколько лет я мечтал найти себе ремесло, при котором никто не захочет меня убивать! Надо было заняться разведением лошадей. Нет, всё распирало меня чванство. Всё хотел чего-то. Рыцарь, сеньор, полковник. Да всё, конечно, так, только вот сегодня, кажется, придётся умереть на этом убогом берегу убогой речушки. Зато рыцарем и полковником. — Он вздохнул. — Лишь бы не в воде».
Пусть ему разобьют молотом или тяжёлым топором голову вместе со шлемом, пусть загонят стилет в ребра, проколов лёгкое или сердце. Пусть пуля влетит в прорезь забрала…
«Не в воде…»
Он очень не хотел попасть в воду в доспехах и захлебываться там, получив рану.
«Нет, что угодно, только не вода».
Так он и шёл по песку, не торопясь.
Офицер пересёк реку, выехал на берег, с его коня и с его сапог текла вода, на встречу Волкову он не поехал. Нет, не струсил, офицер у хамов был храбр, он просто понимал, что Волков сразу убьёт его коня, как только приблизится. Офицер привстал на стременах, вытаскивая из ножен узкий меч с замысловатой гардой, чуть повернулся к идущим за ним солдатам и крикнул звонко:
— Ну-ка, ребята, поднимите эту благородную свинью на алебарды.
Шедшие за ним сержанты и солдаты были в воде едва не по пояс, сжимая оружие перед собой, они были бодры, смотрели зло, но они ещё не дошли до берега.
А Волков был уже в пяти шагах от офицера. Это хорошо, что офицер был храбрый, а не умный, и первый вышел на берег. Да, очень хорошо, кавалеру было бы много тяжелее, если бы этот храбрец ехал за авангардом. А так…
Волков поднял сначала забрало, а потом и пистолет. Стрелять с закрытым забралом, когда голову не повернуть и не поднять… Нет, так можно промахнуться, а промахиваться нельзя, никто ему пистолет перезаряжать
