действиями Смита: он трижды выстрелил в Бейкера из однозарядного пистолета, то есть ему дважды пришлось перезаряжать оружие, и удрал с его деньгами. Кроме того, я читал закадровый текст в одном документальном фильме о Бродмурской больнице на пятом канале и проводил психологическую аутопсию нескольких ее весьма знаменитых покойных пациентов, в том числе Чарльза Бронсона и Ронни Крэя.

Бронсон, безусловно, личность настолько извращенная, что это даже увлекательно. Пожалуй, это самый знаменитый заключенный в Великобритании. В 1974 году он был обвинен в вооруженном ограблении и сначала приговорен к семи годам тюрьмы. Однако за решеткой он провел в общей сложности лет 40 – сначала содержался в разных пенитенциарных учреждениях, а затем за постоянные правонарушения попал в Бродмурскую больницу. Он нападал на тюремщиков и других заключенных, портил тюремное имущество, несколько раз брал заложников. В одном случае он заставил пленников щекотать ему ноги перышком и бить его по голове подносом из столовой (я не шучу!) Насилие обычно бывает либо целенаправленным (ради конкретных целей – раздобыть денег, повысить свое положение в обществе), либо экспрессивным (незапланированные действия, вызванные яростью или досадой). С моей точки зрения, Бронсон делал и то и другое. Вдобавок, по всей видимости, регулярное насилие приносило ему самое настоящее удовольствие. Это был не способ выпустить пар, а своего рода образ жизни. Не просто средство для достижения цели, а, в сущности, сама цель. В документальном фильме я высказал предположение, что для Бронсона агрессия была способом поддержать имидж, завоевать дурную славу и привлечь внимание. В Бродмуре они подружились с Ронни Крэем. О Бронсоне сняли фильм с Томом Харди (который, по стечению обстоятельств, в другом фильме играл братьев Крэй). Бронсон умудрился просочиться в популярную культуру. И даже женился в тюрьме, что произвело на меня куда более сильное впечатление, чем 18-дневная голодовка. Без соответствующей репутации ни то ни другое было бы невозможно. А репутацию он себе обеспечил кулаками. В глубине души я был в восторге при мысли, что мне дадут возможность обследовать Бронсона лично. Впрочем, существовал вполне реальный риск, что он захватит меня в заложники, а может быть, даже вынудит вытворять нечто немыслимое с перышком.

Помимо документальных фильмов, я иногда давал интервью для разных газетных статей, был довольно частым гостем всевозможных подкастов и даже радиопередач, в том числе участвовал в шоу Мэтью Райта и выступал на «Радио-4». Самым фантастическим моим посягательством на медиаизвестность стало выступление в современной телеигре на тему хип-хопа Don’t Hate the Playaz. Я участвовал в рэп-баттле с другим врачом в огромном ангаре с живой публикой на танцполе, причем большинство зрителей было вдвое моложе меня. Наверное, уже по этому описанию понятно, насколько мне было стыдно.

Хотя выступления в СМИ доставляли мне массу удовольствия, я все равно никак не мог успокоиться. Почти все время меня спрашивали о том, что лежит вне сферы моих экспертных знаний. Например, Мэтью Райт, который принял меня очень гостеприимно и по-дружески, интересовался в основном мотивами серийных убийц. Он хотел знать, верю ли я, что Андерс Брейвик (норвежский правый экстремист, который 22 июля 2011 года устроил взрыв, от которого погибло восемь человек, а потом застрелил еще 69) был от рождения воплощением зла, и спрашивал, можно ли его в принципе реабилитировать. Я был счастлив ответить на его вопросы, но они были скорее философские, а не профессиональные, и предполагали оценочные суждения. «Воплощение зла» – это не клиническое понятие. Вдобавок вопросы Мэтью не то чтобы касались моей когорты пациентов. В сущности, единственным из моих пациентов, кто совершил несколько убийств, был Элджин, чьими жертвами стали три его подруги. Однако, согласно общепринятому определению, серийный убийца – это человек, который убивает трех и более случайных жертв, обычно ради ненормального психологического вознаграждения, а не в припадке гнева против людей, которых он знает. Подобным же образом и на других интервью мне задавали вопросы, связанные с теми или иными сенсациями, и хотели, чтобы я изложил кровавые подробности всевозможных нападений и убийств. Конечно, изучение этих аспектов тоже входит в мои обязанности: без них невозможно сделать никаких медико-юридических выводов относительно уголовного дела. И, положа руку на сердце, я понимаю и разделяю такое увлечение жутким и болезненным, ведь, в конце концов, именно это и направило меня в выборе профессии. Тем не менее мне было неприятно, что никто не задавал мне вопросов, как именно те или иные симптомы известных психических болезней могут подтолкнуть человека нарушить закон. А главное, почти никто не интересовался процессом реабилитации. Между тем реабилитация и есть главная цель системы, в которой я работаю, и я хотел делиться историями успеха и просвещать слушателей. А если я описываю одни только мрачные детали преступлений моих пациентов, а не то, как они победили свои психические болезни и вернулись в общество, разве я не способствую стигматизации, вместо того чтобы бороться с ней? У меня было такое чувство, что моих больных лишили права голоса. Примерно как знаменитости с заурядными психическими расстройствами рассказывают, как им удалось вылечиться, именно когда нужно продвинуть новую книгу или альбом.

Выход был очевиден. Мне нужно создавать собственный материал. Поэтому я и завел себе в сентябре 2020 года YouTube-канал под названием A Psych for Sore Minds – «Мозгоправ для помятых мозгов». Там я разобрал самые разные темы, касающиеся психического здоровья. Одни выпуски были посвящены отдельным симптомам и диагнозам – голосам в голове, психозу, вызванному употреблением наркотиков. В качестве примера я привел даже историю Барри (разумеется, сохранив анонимность, как и в этой книге). В других я распутывал сложные психиатрические вопросы, возникавшие в ходе расследования нашумевших дел, в том числе в деле об опеке над Бритни Спирс: после того, как у нее случился нервный срыв, ее отец взял на себя руководство финансами от ее имени, хотя она, очевидно, была вполне способна и записывать альбомы, и ездить в туры, на которых он зарабатывал. Я отвечал на вопросы о психических болезнях из интернета: в числе моих любимых – «Может ли у кошки быть шизофрения?» Кроме того, я опрашивал людей с самыми разными расстройствами, в частности с ПТСР и психозом, и говорил с теми, кто находился на принудительном лечении. Меня интересовал их опыт пребывания в больнице. Я считал, что аудитории полезно выслушать обе стороны – и психиатра, и больного. И надзирателя, и заключенного. И правоохранителя, и правонарушителя. Я не боялся задавать неудобные вопросы о коллегах – например, считают ли они, что их лечащий психиатр открыт для общения, обладает профессиональными знаниями и способен помочь. Хотя