– К счастью для нее, она без гробика. – Я взяла Нолу за руку, и мы направились к следующей стене. – Разве Бо не говорил, что его бабушка коллекционирует Замороженных Шарлотт? Ума не приложу, зачем ей это?

Пока мы быстро шли мимо первой витрины, Нола молчала, но как только перешли к следующей, она дернула меня обратно.

– Эванджелина, – сказала она достаточно громко, чтобы я смогла ее расслышать сквозь мое мычание: теперь вместо «Фернандо» я напевала Honey, Honey.

Услышав это имя, я остановилась, вернулась к витрине, мимо которой только что прошла, и заглянула внутрь. За простым плексигласом в задней части витрины было выставлено большое фото без рамки. Сделанный, скорее всего, с высоты одного из многочисленных церковных шпилей города, снимок этот представлял собой картину сгоревших кварталов Чарльстона. Повсюду виднелись обугленные руины – единственное свидетельство некогда стоявших там домов. Белые облачка, словно последние вздохи, зависли над кучами почерневшего щебня. Мои ноздри, не давая мне дышать, заполнил едкий запах гари.

– О господи! – воскликнула Нола, указывая на правый край снимка. – Это ведь задняя часть нашего дома, не так ли? Сада нет, но я узнаю заднюю дверь и окна. – Она наклонилась ближе. – И я почти уверена, что это цистерна, верно? – Она прижала палец к стеклу и провела им вправо. – А значит, это… – она дважды постучала коротким ногтем, – кухня. Или то, что когда-то было кухней.

Она была права. Хотя на фото была видна только часть главного дома, причем сзади, я узнала его. Я была как та мать, которая даже в толпе узнает макушку своего ребенка, и мое сердце подпрыгнуло от радости. Мой взгляд скользнул мимо заднего двора туда, что когда-то было кухней. От нее оставались лишь кирпичные ступени, те же, что и на портрете капитана Джона Вандерхорста с коричневой собакой, сидящей рядом.

Нола наклонилась, чтобы прочесть табличку на передней части витрины.

– «Северная сторона Трэдд-стрит после большого пожара 1861 года. Артефакты, обнаруженные во время восстановления района, теперь известного как Аллея Форда».

Чувствуя за спиной давление растущей толпы, их крики, переходящие в какофонию неразборчивых слов, я начала напевать громче, пробегая при этом глазами по содержимому витрины. Мой взгляд моментально остановился на почти законченном образце вышивки. Белое пятно было испачкано грязными точками. С наполовину готовой заглавной буквы Z в конце алфавита свисала синяя нить.

Аккуратными стежками в верхней части образца было вышито единственное имя, Эванджелина, за которым следовала цифра 1860. По верху тянулась кайма, и я тотчас узнала повторяющийся узор. Морда коричневой собаки с розовым языком, а за ней угловатый, вышитый золотом узор, прильнувший к верхней кромке, последняя собачья морда, опаленная пламенем.

Я достала телефон и, убедившись, что вспышка выключена, сфотографировала табличку, старую фотографию и образец вышивки и в итоге перешла к остальным артефактам, которых раньше не замечала. Почерневший половник для супа, вероятно когда-то серебряный, чугунная сковорода без положенной ей деревянной ручки и что-то похожее на очень старый и изрядно погнутый проволочный венчик. При виде этой последней вещи у меня перехватило дыхание. Я как раз успела сделать последний снимок, когда Нола толкнула меня под руку, обращая мое внимание на стоящую перед нами женщину с бейджиком на блузке, на котором было написано ее имя: Дороти.

У нее был восхитительный шлем светлых волос и доброе лицо, идеально подходящее для общения с шумными группами школьников и редкими занудливыми туристами.

– Извините, мэм. У вас все в порядке?

Я улыбнулась ей:

– Да, спасибо.

Она терпеливо улыбнулась, напомнив мне мою учительницу в третьем классе, мисс Блумберг, когда я во время урока математики три раза подряд попросилась выйти в комнату для девочек.

– Нам поступили жалобы от других посетителей на громкое пение…

– Я не пела. Я напевала. – Я была готова рассказать ей про старика в бейсбольной кепке, который в данный момент стоял позади нее и явно хотел что-то ей сказать, но подумала, что сейчас не время и не место.

Нола дернула меня за руку и потянула к выходу.

– Не волнуйтесь. Извините за беспокойство – моя мачеха иногда увлекается, рассматривая исторические артефакты. Мы уходим.

Она не отпускала мою руку, пока не провела меня вниз по двум лестничным пролетам, через вестибюль и на парадное крыльцо. Выйдя на воздух, я прислонилась к перилам, чтобы перевести дыхание. Одновременно я следила за входной дверью, чтобы увидеть, не увязался ли кто-то за нами следом – не важно, живой или мертвый.

– Ого, – сказала Нола. – Меня еще ни разу не просили покинуть музей.

– Она не просила нас уйти, – поправила я ее, хотя это было не впервые. – Кроме того, думаю, мы увидели достаточно.

– Это была она, не так ли? Эванджелина.

– Возможно. Но у нас нет конкретных доказательств.

– Я не думаю, что это возможно, а ты? Я имею в виду, мы знаем, что у кухарки в доме на Трэдд-стрит была дочь по имени Эванджелина, родившаяся в 1847 году. Этот образец вышивки был найден среди развалин того, что раньше было нашим задним двором и кухней, где работала мать Эванджелины. По этой фотографии мы знаем, что кухня сгорела и ее больше не существует, и еще мы знаем, что у Эванджелины была коричневая собака.

– Мы просто предполагаем, что девушка с собакой – Эванджелина. Мы не можем быть уверены на все сто.

– Да ладно, Мелани. Это не совпадение. – Она подняла руку и начала считать, начав с большого пальца, как это делал Джек. – Во-первых, на надгробии, найденном в нашем саду, была буква Е. Во-вторых, на образце вышивки видно, что он обгорел, а в-третьих, собачья морда на нем очень похожа на Отиса.

– Не знаю. Я ни разу не видела его морды, только его зад. Но даже если это дочь кухарки, Эванджелина, почему она приходит к тебе и предостерегает тебя?

– Если бы я знала! Мне всегда страшно открывать глаза, когда я просыпаюсь ночью.

– Отлично тебя понимаю. – Я посмотрела на часы. – Нам нужно вернуться домой, чтобы ты успела выполнить домашнее задание.

Мы зашагали к припаркованной машине, длинный конский хвост Нолы ритмично покачивался. В ее волосах больше не было пурпурной полоски, но она не утратила калифорнийскую бойкость, которую принесла с собой, когда впервые появилась на моем пороге. Мне это нравилось в Ноле – ее способность вписаться в новое окружение, превратиться в кого-то совершенно другого, создать новую версию себя, которая по-прежнему была уникальной и потрясающим образом отражала ее личность.

– Можешь попросить папу кое о чем для меня? – спросила она, глядя вниз,