Впрочем, если бы он и знал, это бы мало что изменило. Конечно, никто не отрицает очевидного, и все отлично знают, что с волшебным даром может родиться как мальчик, так и девочка. Однако в Зенаиле слишком привыкли не воспринимать женщин всерьез. Так что девочек никто не учит владеть их даром и не рассматривает как магов. Ирмаин, кстати, после того, как выяснилось, что в его небольшом гареме целых три одаренных, долго сетовал, какой, видимо, магический потенциал в стране пропадает даром.

Между тем я, все еще для всех невидимая, скользнула за спиной Заремы. Та вздрогнула, видимо, ощутив движение воздуха.

— Придержи ее, — шепнула я наложнице на ухо.

Та ничем не выдала, что слышала меня, однако отпустила Ники, а когда я схватила за руку Фирусу, Зарема тоже вцепилась в нее, как клещ.

Женщина не успела ничего понять, но попыталась вырваться — увы для нее, вдвоем мы были сильнее. И после короткой борьбы я защелкнула на запястье дочери покойного халифа и жены визиря простой браслет. Фируса неверяще уставилась на него — видимо, знала, что это такое. И чихнула.

И впрямь на аллергию похоже.

Что ж… принца я уже допрашивала, как преступника. А вот допроса принцессы в моем послужном списке пока не было.

Наша борьба привлекла всеобщее внимание — особенно когда покрывало сползло с моей головы.

— Схватить ее!

Для ай-Джарифа все выглядело вполне однозначно: сбежавшая из тюрьмы преступница (а может быть, и пособница принца-заговорщика) средь бела дня прямо в халифском дворце напала на благородную эрти.

В мою сторону двинулись все стражники, что стояли по периметру зала. Не тронулись только те двое, что то ли охраняли, то ли сторожили принца.

Однако приблизиться они ко мне не успели. Потому что в один длинный прыжок передо мной оказался вербинский посол. Впрочем, нет, прыжка получилось полтора — был бы один, если бы Демьен не запутался-таки в юбке. Чертыхнувшись, он рванул на себе подол — и отбросил в сторону уже бесполезную тряпку, под которой у него оказались штаны и сапоги. А еще — выхватил из ножен шпагу.

Зенаильская знать не носила при себе оружия, за исключением коротких кинжалов с вычурными рукоятками, служащих скорее украшениями и признаками статуса. Считалось, что знатного мужчину должны охранять невольники, а черни оружие и вовсе ни к чему. Уважая местные обычаи, Демьен здесь тоже не носил свою шпагу… обычно. Но в Вербинии каждый дворянин учился обращаться с нею с пеленок. Так что стойка, которую он принял, оказалась вполне профессиональной.

И все-таки один против такого количества противников он продержится недолго.

Особенно если учесть, что в руках стражников были не короткие сабли, а копья.

Я должна все это остановить.

Не церемонясь, я заломила руку вскрикнувшей Фирусе.

— Говори! Какой у тебя дар?

Женщина зашипела — однако уже в следующую секунду ее красивое лицо скривилось от боли.

— Ментальный! — буквально выплюнула она.

Визирь, уже открывший было рот, чтобы что-то еще приказать, так и замер. По углам снова зашушукались.

Ментальный дар — самый редкий среди всех магических талантов, и считается особо ценным. Одаренный менталист может лечить душевные травмы, помочь вспомнить забытое, распознать ложь — и много чего еще.

…Например, внушать те или иные идеи и убеждать.

В Зенаиле считается, что боги наделяют им только достойнейших из мужей.

Ну-ну. Сюрприз, ребята. У нас тут стервозная баба с этим вашим редким ценным даром. И она определенно не только вполне освоила его, но и вовсю использует.

Стражники между тем уже начали окружать нашу маленькую группу. Но прежде, чем круг замкнулся, из него успела метнуться Зарема.

— Останови их! — наложница упала на колени перед визирем. — Выслушай!

Не говоря ни слова, Саид ай-Джариф сделал знак стражникам — и те отступили. Правда, оружие лишь опустили. Как, впрочем, и Демьен, который не собирался убирать свою шпагу в ножны.

Я вздернула вверх руку Фирусы с браслетом, чтобы все видели, что лгать она не может.

— Ты как-то воздействовала на своего брата?

— Да!.. А-апчхи!

— Как? Что ты ему внушила?

Ответила она, лишь помедлив несколько секунд — видимо, пока боль не стала нестерпимой.

— Желание занять место отца. И способ, как это сделать.

— Зачем?

Женщина вдруг рассмеялась — правда, тут же шмыгнула носом. Не от слез, конечно, — похоже, у нее начался аллергический насморк.

— Чтобы убрать с дороги этого идиота, конечно!

Я мельком глянула на принца Фарида, который так обиженно распахнул глаза и задрожал губами, что захотелось погладить его по голове.

— Ты воздействовала на своего мужа?

— Еще бы! — похоже, Фируса поняла, что терять уже нечего, и откровенно криво усмехнулась. — Еще один идиот. Сам ни за что не догадался бы сложить два и два и воспользоваться этим.

На великого визиря страшно было смотреть. По его лицу пробежала судорога, застыв мучительной гримасой — как будто это его пытали браслетом.

Впрочем, не думаю, что он так уж сопереживал своей жене. Скорее для него шоком и откровением оказалось, что им манипулировала женщина. Да еще кто — собственная жена. Одна из — как он там говорил? — его ласковых и послушных женщин. Для него примерно равнозначным событием было бы, если бы табуретка заговорила и принялась давать ему советы.

И что самое-то унизительное — манипулировала вполне успешно!

А вот на Зарему я даже залюбовалась. Подниматься с колен она не стала, просто чуть сдвинулась так, чтобы видеть все действо. И теперь наблюдала за всем с таким искренним, незамутненным любопытством, что даже ее поза вовсе не казалась униженной. Так ребенок мог бы сидеть на полу, наблюдая интересный спектакль или слушая сказку.

Но самое главное — ее слезы высохли. Когда я попросила ее о помощи, девушка поняла, что я по-прежнему ей верю и не обвиняю ни в чем. И, кажется, это дало ей крылья. Смелость сражаться с дочерью халифа, скользить меж копий стражников, кидаться в ноги самому опасному человеку Зенаила. Коленопреклоненная поза и не была для урожденной рабыни унизительной — всего лишь привычной. Но сейчас она сама выбирала, ради чего готова встать на колени.

— З-зачем? — по-змеиному прошипел ай-Джариф, шагнув в нашу сторону. И стражники расступились.

— Зачем?! — Фируса сорвалась почти в визг. — Затем, что сам ты ничего бы не стал делать! Эта твоя нелепая верность