Шрифт:
Закладка:
Шок советского военно-политического руководства проявлялся в том, что не были предприняты необходимые меры накануне агрессии. В еще большей степени Сталин и его советники проявили растерянность после нападения. Напомним о бессмысленном требовании их директивы № 2 от 22 июня 1941 г. не переходить границы. Красная Армия откатывалась почти по всему фронту, вермахт успешно наступал, а в Москве по-прежнему беспокоились, как бы «не дать повода». Только около полуночи штабы округов получили распоряжение о немедленном приведении войск в боевую готовность, но и этот документ предупреждал «не поддаваться на провокацию». В то же время из центра шли и совершенно противоположные указания. 22 июня 1941 г. в 21 час 15 минут нарком обороны подписал новую нелепую директиву № 3 о переходе в решительное контрнаступление с целью разгрома противника на его территории. Для атмосферы, свойственной руководству, характерно следующее. Если верить Жукову, он поставил подпись под этой директивой против своего желания, не зная состояния дел на фронтах. Ему сообщили, что «дело это решенное». Директива лишь увеличила безрассудные жертвы. Контрнаступления не состоялось. К исходу 24 июня войска отступили на 50—100 км.
Вывод о шоке военно-политического руководства подтверждается тем порядком принятия решений — Генеральный штаб, НКО, Сталин, — который был установлен «вождем». Приказы опаздывали на 7–8 часов. За это время немецкие танки проходили новые 40–50 км, ситуация на фронте менялась, приказы безнадежно устаревали. Недопустимость такого разрыва была понятна военным теоретикам и практикам еще в XIX в. Сталину и его группе, чтобы понять это, понадобился собственный кровавый опыт. По данным А. Хрулева, в течение двух и более месяцев войска, отходившие от границы, не имели ни одного указания относительно их следующих оборонительных рубежей. Если бы заранее были укреплены рубежи на реках Припять, Березина, Западная Двина вплоть до Днепра, то никогда бы пришелец не проник столь глубоко.
Сведения о поведении самого «вождя» в первые дни войны противоречивы. Полагаем более обоснованными суждения Исакова. Адмирал пишет о Сталине, близком к прострации. Другие свидетели отмечают нервное потрясение и даже обычный запой. Гибла армия, а «великий полководец» отсиживался на даче в Кунцеве. Вся Ставка, по воспоминаниям Хрулева, в течение первых недель не могла выйти из паралича. По свидетельству Жукова, после катастрофы Западного фронта и оставления Минска Сталин оказался в крайне подавленном состоянии. В Кунцеве он находился до тех пор, пока к нему не приехала делегация членов Политбюро во главе с Калининым. Есть основание предполагать, что Сталин преднамеренно ждал, чтобы его попросили возвратиться в Кремль.
Эту мысль пытаются оспорить. Так, журналист газеты «Советский патриот» приводит некоторые сведения, не давая, однако, им никакой оценки. Будто бы Сталин после 22 июня 1941 г. работал напряженно: принимал наркомов, военных деятелей, секретарей обкомов. Уже на следующий день он подписал два постановления: «О Ставке Главного Командования Вооруженных Сил СССР» и «О вводе в действие мобилизационного плана по боеприпасам», 24 июня — постановление «О создании Совета по эвакуации», 27 июня — сразу три постановления. 3 июля Сталин выступил по радио. Автор явно упустил случай объяснить, почему Сталин не сделал этого 22 июня. Ссылаются на тетрадь учета посетителей Сталина в Кремле 21–28 июня 1941 г. Но эта «тетрадь», которую вел секретарь, не представляется безупречным источником. В ней отсутствуют записи 29 июня — 1 июля. И, главное, многие решения, принятые в «кунцевскую неделю», по своей непригодности или были не выполнены, или просто отменены. Таково Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 23 июня 1941 г. о председателе Ставки Тимошенко. Уже 10 июля Ставку возглавил сам Сталин. «Вождь» явно не мог найти своего места в системе руководства, и в этом также проявляется внезапность нападения. Решение о составе Совета по эвакуации, принятое 24 июня, было существенно изменено уже 16 июля. Яркие иллюстрации беспомощности Сталина, его окружения накануне и в начале войны представлены в воспоминаниях Л. Сандалова, Н. Воронова, В. Молотова, К. Москаленко, К. Рокоссовского. Красноречива серия приказов, вышедших из-под пера Сталина, Тимошенко, Жукова и других его советников в первые месяцы войны, в том числе и широко известный приказ № 270.
Наконец, нельзя игнорировать весьма авторитетный в этом отношении источник — воспоминания Микояна. Они опубликованы в 1988 г. и, насколько известно, никем до сих пор под сомнение не поставлены. Автор сообщает, что Сталин 22 июня «упорно отказывался» выступить по радио, несмотря на «наши» (членов Политбюро) уговоры, что выступление Молотова, а не Сталина, «было ошибкой». Находясь «на ближней даче», «Сталин был в таком подавленном состоянии, что не знал, что сказать народу», которому обещал мир, а если и войну, то на территории противника. 29 июня И. Сталин, В. Молотов, Г. Маленков, Л. Берия, А. Микоян приехали в НКО в связи с потерей связи с Западным фронтом. «Около получаса поговорили довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: что за Генеральный штаб, что за начальник штаба, который так растерялся…». При выходе из НКО он сказал: «Ленин оставил нам великое наследие, мы — его наследники — все это…» Многоточие показывает, что в этот момент у «вождя» иссяк запас литературных слов. Он считал все «безвозвратно потерянным». Попытки Микояна смягчить: «Сталин был очень удручен», был «в состоянии аффекта» — не меняют дела. 30 июня В. Молотов, Г. Маленков, К. Ворошилов, Л. Берия, Н. Вознесенский, А. Микоян пришли к выводу о необходимости учреждения Государственного Комитета Обороны во главе со Сталиным. «Решили поехать к нему. Он был на ближней даче. Молотов, правда, сказал, что Сталин «ничем не интересуется, потерял инициативу, находится в плохом состоянии». Сталин задал им «странный вопрос: зачем пришли?» «Вид у него был какой-то странный». Этот эпизод помимо прочего лишний раз подтверждает, что кризис военно-политического руководства начался еще до
