вкус рекламы. Если проходил день без того, чтоб его имя не промелькнуло в газетах, ему становилось не по себе. Пускай и Петроград, и вся Россия знает, какой у Ольгерда Фердинандовича особняк и даже не особняк, а дворец, кто бывает на его обедах и в котором часу он встаёт…

Репортёрам Ольгерд Фердинандович безбожно сочинял, что в семь часов утра он уже на ногах и работает. Пусть пишут себе на здоровье! Иначе нельзя. Все сановники, все государственные люди встают рано, и хотел бы Пенебельский прочесть где-нибудь в одном из интервью, что такой-то министр встаёт позже семи.

Ольгерд Фердинандович сделался большим русским патриотом и ярым противником всего немецкого. И повсюду: и у себя в банке, и за обеденным столом, и в разных финансовых заседаниях и комиссиях — он демонстративно кричал:

— Мы им покажем! Мы им покажем, этим гнусным варварам! Узнают они, что такое наша святая Русь, когда она мощно и грозно всколыхнется. Много пролито нашей геройской крови, будет еще много пролито. Но мы сокрушим врага. Мы его сокрушим!

С наступлением холодов, когда явилась насущная необходимость в теплом белье для солдат, Пенебельский убрал один из своих автомобилей цветами и флагами и, посадив в него двух красивых артисток, выехал вместе с ними на Невский. И здесь он, стоя в автомобиле, жестикулируя, держал речь, вернее, целый ряд маленьких, одинаковых речей к сновавшей мимо толпе.

— Граждане, откликнитесь! Откликнитесь кто чем может! Каждая копеечка пойдёт впрок! Граждане, холодно в окопах, очень холодно. Мерзнут наши герои, солдатики мерзнут. Пожертвуйте! Каждая копейка…

И так без конца.

Произнеся около сотни зажигательных "речей", Ольгерд Фердинандович охрип. Фотограф, заранее оповещённый им, снял Пенебельского с поднятой рукою в позе Демагога[14]. "Демагога" в пальто, с бобровым воротником и в цилиндре. Этот снимок обошёл газеты и журналы, с текстом, восхваляющим благотворительную деятельность Ольгерда Фердинандовича.

Но такими автомобильными "эскападами" Ольгерд Фердинандович не ограничился. Все это пустяки. Надо что-нибудь солидное, крупное, дающее и результаты солидные в смысле почестей. Словом, Ольгерд Фердинандович осуществил свою идею организации санитарного поезда имени О.Ф. Пенебельского.

Первый поезд Ольгерд Фердинандович сопровождал собственной персоной своей в Варшаву. Для этого он надел соответствующую, а может быть, и несоответствующую форму. Но, если человек организует собственный санитарный поезд, к слову сказать, великолепно оборудованный, кто же станет придираться к его форме?

Так или иначе вся прислуга, санитары, сестры и даже врачи называли Пенебельского "вашим превосходительством". Пальто у него было генеральское, на цветной подкладке и с узенькими серебряными погонами действительного статского советника.

В Варшаве, в гостинице "Полония", Ольгерд Фердинандович занял самый дорогой номер из нескольких комнат и даже с собственной биллиардной, один из тех, в которых останавливаются путешествующие принцы.

На другой же день Пенебельский объехал всех административных лиц. Одни его приняли, другим он забросил карточку. И тем, которые его приняли, он горячо говорил о своей любви к России, приглашал взглянуть оборудованный им санитарный поезд.

На следующий день Пенебельский объехал кой-кого из польской знати. Здесь он пел совсем другую песню: он поляк. Поляк с головы до ног, по крови, симпатиям и убеждениям. Он верит в новую зарю для польского народа, зарю, которой суждено разгореться так ярко!

А чтоб слово не расходилось с делом, Пенебельский перешёл к пожертвованиям. Десять тысяч дал он в пользу разорённых немцами польских беженцев и десять тысяч на организацию польских легионов.

Ольгерд Фердинандович на время сделался модным человеком в Варшаве. О нём говорили, к нему посылали польские газеты своих интервьюеров. И думая угодить им, Ольгерд Фердинандович бранил евреев, говоря, что деваться некуда от их засилья.

Мимоходом Пенебельский сообщал о своих польских предках, профессорах, маршалах и уланах. Но, чтобы труднее было проверить, называл себя галицийским поляком.

— Там, в Галиции, у меня довольно крупное имение. Но чем могу действительно похвастать, — это моими виноградниками в южной Венгрии.

Словом, все шло как по маслу. Почёт и уважение, уважение и почёт. Репутация щедрого благотворителя. И в польских кругах — убеждённого поляка.

Но где розы, там и шипы. Не бывает сплошных только роз. Такими шипами явилась для Ольгерда Фердинандовича нежданная-негаданная встреча — с кем бы вы думали? — с Флугом…

32. Сатана

Возвращаясь к себе в "Полонию", — он потому остановился здесь, что "Полония" считается шикарнее "Бристоля", — Ольгерд Фердинандович всякий раз с нетерпением бросался к портье:

— Кто-нибудь заезжал? Оставили карточек?..

Его тешили карточки с громкими графскими и княжескими именами, тешило то, что к нему заезжал тайный советник Зет, генерал-лейтенант Игрек, гофмейстер Икс.

О, все эти карточки Ольгерд Фердинандович у себя, в Петрограде, сумеет разложить лицевой стороною. И они произведут соответствующее впечатление!..

Нет, слава богу, все идёт великолепно. И если княгиня Воронецкая пригласит его к себе завтракать, закончатся этим все его требования от Варшавы. Больше он ничего не хочет.

Он покажет себя джентльменом. И тут же, во время завтрака, предложит княгине кругленькую сумму в несколько тысяч на раненых тех госпиталей, которыми она заведует.

Ольгерд Фердинандович обедал в "Лондонской" гостинице с одним из санитарных генералов. В "Лондонской" потому, во-первых, что там имеется старый наполеоновский коньяк, а во-вторых, в этой гостинице ночевал сам Наполеон, возвращаясь из России.

И вот, холодными сумерками с бледными небесами и отгорающим золотистым закатом, Пенебельский вернулся к себе в "Полонию". Дымя четырехвершковой сигарой, он по обыкновению первым делом атаковал портье:

— Карточек есть?..

— Есть, ваше превосходительство!

Ольгерд Фердинандович глянул, поморщился. На этот раз — мелочь все. Ни одного титулованного визитера, ни одного человека с видным положением.

— Прикажете наверх подать, паше превосходительство?

— Нет… не надо… оставляйте у себя!.. Лифт!

Лифт взметнул Ольгерда Фердинандовича во второй этаж. Ольгерд Фердинандович вспомнил: вот кто не забросил ему своей карточки в ответ на его визит — маркиз Вельпольский. Неужели так и не удостоит?.. А между тем его карточка была бы таким эффектным пятном среди варшавской коллекции…

Продолжая курить, Пенебельский, заглянул в "свою собственную" биллиардную и, взяв кий, погнал шар дуплетом в среднюю.

Да, своя собственная биллиардная… В этих комнатах с бронзою, венецианскими зеркалами, пышными люстрами и широченной кроватью под балдахином останавливались принцы крови. И спали вот на этой самой кровати под балдахином. А теперь на ней спит Ольгерд Фердинандович Пенебельский, сын мелкого бобруйского лавочника. Вот что значат деньги! Деньги — все, и без них человек — нуль круглый…

Где-то далеко, у самого коридора, открылась дверь.

— Чего там такого? — окликнул Ольгерд Фердинандович.

Вошёл в биллиардную к нему