тщательно продуманным компендиумом Просвещения, эти газеты попали в "руки людей, лишенных сразу и городской образованности джентльменов, и учености, и принципов добродетели".49 Это помогло объяснить, почему статьи республиканцев стали такими вульгарными и язвительными. Политика чести затрудняла борьбу с клеветой со стороны нижестоящих. С газетной критикой таких людей, как Джеймс Мэдисон или Джеймс Монро, можно было справиться, руководствуясь кодексом чести. Но критика со стороны Мэтью Лайона, Уильяма Дуэйна или Джеймса Каллендера была совсем другим делом. Такие республиканские редакторы и писатели не были джентльменами, а во многих случаях даже не являлись американскими гражданами.

Федералисты пришли к выводу, что эти начинающие скандалисты разрушают характер политических лидеров страны и подрывают весь политический порядок. Считая, как выразился Джордж Кэбот из Массачусетса, что "ни одно свободное правительство, какой бы совершенной ни была его форма и добродетельным его управление, не может выдержать постоянных нападок неопровержимой клеветы", они стремились ограничить национальную эффективность клеветников единственным возможным способом вне кодекса чести - сделав подстрекательскую клевету федеральным преступлением.50

Американцы верили в свободу прессы и включили ее в Билль о правах. Но они верили в нее так же, как и англичане. Действительно, англичане прославляли свободу прессы с XVII века, но они, в отличие от французов, подразумевали под ней отсутствие предварительных ограничений или цензуры на публикуемые материалы. Тем не менее, согласно английскому законодательству, люди несли ответственность за то, что они публикуют. Если публикации человека были достаточно клеветническими, чтобы вызвать неуважение государственных чиновников, то по общему праву издатель мог быть привлечен к ответственности за подстрекательскую клевету. Правдивость опубликованного не являлась защитой; более того, она даже усугубляла преступление. Кроме того, по общему праву судьи, а не присяжные, должны были решать, является ли публикация подстрекательской или нет. Хотя этот взгляд на подстрекательскую клевету в рамках общего права был оспорен и серьезно ослаблен судебным процессом над Джоном Питером Зенгером в Нью-Йорке в 1735 году, он так и не был полностью искоренен из американского мышления и практики государственных судов.

Федералисты хотели, чтобы такой закон о подстрекательстве был принят национальным правительством. Закон о подстрекательстве от 14 июля 1798 года, который, по словам вице-президента Джефферсона, был разработан для "подавления прессы вигов", особенно "Авроры" Бэша, признавал преступлением "писать, печатать, произносить или публиковать... любые ложные, скандальные и злонамеренные сочинения против правительства Соединенных Штатов или одной из палат Конгресса Соединенных Штатов с намерением опорочить упомянутое правительство, одну из палат Конгресса или президента, или привести их ... в презрение или позор, или возбудить против них, или любой из них, ненависть доброго народа Соединенных Штатов". (Важно отметить, что должность вице-президента не была защищена этим актом). Наказание предусматривало штраф в размере не более двух тысяч долларов и тюремное заключение на срок не более двух лет.51 По сравнению с суровыми наказаниями, которые применяла Британия в своих процессах по делу о мятеже 1793-1794 годов - людей отправляли в Австралию на четырнадцать лет за выражение малейшего недовольства войной с Францией, - американские наказания за подстрекательскую клевету были скромными.

Тем не менее законопроект о мятеже привел республиканцев в изумление. Одно дело - репрессии против иностранцев, совсем другое - против собственных граждан. Но радикальные федералисты, такие как Роберт Гудлоу Харпер, считали, что некоторые граждане стали столь же опасны, как и иностранцы. "Существует, - говорил он, - внутренний - как мне его назвать? - заговор, фракция, вступившая в союз с иностранной державой, чтобы совершить революцию или подчинить себе эту страну оружием этой иностранной державы". Призывы республиканцев к гражданам противостоять этому законодательству только подтвердили опасения федералистов о "заразе французской мании". По словам Гаррисона Грея Отиса, повсюду были доказательства "необходимости очистить страну от источников загрязнения".52

Конгрессмены-федералисты казались почти демоническими по накалу страстей. Даже Гамильтон был встревожен поспешной энергией, с которой федералисты в Конгрессе действовали. Не спешите, - призвал он. "Давайте не будем устанавливать тиранию. Энергия сильно отличается от насилия". Доведя дело до крайности, предупреждал он, федералисты в Конгрессе могут в итоге усилить республиканцев.53

По иронии судьбы, Акт о подстрекательстве был фактически либерализацией общего закона о подстрекательстве к клевете, который продолжал действовать в судах штатов. Согласно новому федеральному закону, который напоминал либеральный аргумент, использованный адвокатом Зенгера, истинность сказанного или опубликованного могла быть признана в качестве защиты, а присяжные могли решать не только факты дела (опубликовал ли такой-то и такой-то эту статью?), но и закон; другими словами, присяжные могли решать, виновен или невиновен подсудимый в том, что написал что-то клеветническое и подстрекательское. В американском общем праве не допускалась ни правда в качестве защиты, ни решение присяжных по закону. Более того, некоторые федералисты считали, что национальному правительству даже не нужен закон для наказания за клевету; они утверждали, что общее право преступлений действует в федеральных судах и может быть использовано для преследования за клевету.

Однако, несмотря на эти либеральные элементы, законопроект прошел Палату представителей лишь сорока четырьмя голосами против сорока одного. Срок его действия истекал 3 марта 1801 года, за день до окончания правления Адамса. Каким бы катастрофическим ни оказался этот закон для репутации федералистов, в то время многим из них он казался необходимым для защиты страны.

Еще до принятия закона о дружбе с пришельцами обеспокоенные французы, в том числе известный французский философ Константин Франсуа Шассебоф, граф де Вольней, готовились покинуть страну и уехать во Францию. После принятия закона более десятка кораблей отплыли во Францию или на Сен-Домингю. За многими, кто не бежал из страны, следил сверхподозрительный государственный секретарь Тимоти Пикеринг. Когда Медерик Луи Эли Моро де Сент-Мери, беженец времен Террора, который в 1794 году открыл книжный магазин в Филадельфии, спросил, почему он попал в список президента для депортации, ему ответили, что президент Адамс сказал ему прямо: "Ничего особенного, но он слишком француз".54 В конце концов, из-за того, что так много иностранцев уехало до вступления закона в силу, а также из-за строгой интерпретации закона президентом, федералистское правительство так и не депортировало ни одного иностранца под эгидой Закона об иностранцах.

Совсем другая история произошла с Законом о подстрекательстве. Правительство арестовало двадцать пять человек и предъявило семнадцать обвинений в подстрекательстве к клевете республиканским журналистам и редакторам (четырнадцать - по самому Закону о подстрекательстве), из которых десять были осуждены и наказаны. Федералисты так боялись профранцузской деятельности пятой колонны республиканских редакторов, что даже не стали дожидаться принятия закона . За три недели до того, как президент Адамс подписал закон о подстрекательстве, правительство арестовало Бенджамина Франклина Баче, обвинив его в подстрекательстве к клевете