— Кто хочет картошки с грибами? — прозрачно намекнула она.

— Я! — с восторгом крикнул Антон. И с непониманием посмотрел на нас с братом, поднявшихся к маме и забравших по одной корзине. Для нас цепочка «хочешь — обеспечь» была ясна как днём.

Такие вопросы, мотивирующие к действию, в нашем с ним детстве были вполне в порядке вещей. В случае с Петей рядом с корзинкой стоял бы, пожалуй, пакет с нечищенной картошкой. Со мной — список покупок на тетрадном листе в клеточку, а на нём купюра с профилем дедушки Ленина, прижатая небольшой стопкой монет. Медных, с гербом.

Проходя мимо недоумевающего Антоши, я объяснил:

— Бабушка два раза повторять не будет. Хочешь картошки с грибами — накопай картошки и принеси грибов. Добро пожаловать в реальный мир.

На тропке, ведущей к лесу, он догнал нас довольно быстро. Сперва пробовал было бурчать что-то про вздорную бабку, которая «нормально что ли не может попросить?». Но не учёл, что речь шла про нашу мать.

— Я щас ударю, — сухо и скучно предупредил сына брат, в точности как Машков в фильме про охоту на пиранью. И разговор враз иссяк.

На кромке леса я подобрал три палки покрепче, длиной чуть выше роста и сантиметров пять-семь диаметром. Петька, захвативший короткий ножик из дома, сразу начал на ходу затачивать остриё на своей. Но почему-то с тонкого конца. Ладно, он индеец начинающий, ему можно не знать, что заострять надо комель — так при броске остаются шансы хоть куда-то попасть. Свой кол-посох я чуть подтесал финкой внизу, но выводить иглу, как у брата, разумеется, не стал. Собирать-накалывать на него всю кору и все листья при ходьбе мне не улыбалось. Антошка посмотрел на палку с брезгливым недоумением аристократа под мостом, которому предложили угоститься жареной крысой. Или даже сырой. Ну хоть не бросил сразу. На меня же, положившего на пенёк горбушку хлеба, пригоршню пшена и поклонившегося чаще, он смотрел, как на папуаса с консервной банкой в носу или иных неожиданных местах — с тоскливым сожалением.

— Значит так. Идём тихо, на весь лес не орём. Всегда хотя бы один должен быть в поле зрения. Заходим, когда солнце светит за левое ухо, так и шагаем не спеша. Выходить, стало быть, будем так, чтобы светило в правую бровь, — для наглядности я показал пальцем, чтобы не умничать. — Грибы берём только знакомые. И внимательно слушаем, что вокруг творится.

По счастью, вопросов не возникло. Зато лес принялся радовать с первых шагов. Первую корзину набрали минут за двадцать и оставили возле приметной огромной сосны со здоровенным дуплом, в котором Петька и Антон поместились оба, да так, что сбоку и не углядишь. И весь этот урожай — в перелеске, откуда как на ладони был виден дом. Вот это я понимаю — щедрость и богатство диких мест. В Московской области в таком лесочке тропки были бы вытоптаны до каменной твердости, а вместо грибов всюду валялись бы пустые банки, бутылки и прочая дрянь, без которой сложно было представить современный лес.

— А это что? — спросил Антошка, когда мы все снова собрались рядом, чтобы переложить все грибы во вторую корзину. В руках он вертел предмет овальной формы, который поднял и кучи таких же, лежащих в трех-четырех шагах от маленького ручейка, бежавшего, видимо, к озеру. Я запоздало отметил, что кучек таких тут довольно много. Внутренний скептик треснул себе ладонью по лбу, но я не понял, по какому именно поводу была резкая реакция: на городского Антона, или на ненаблюдательного меня.

— А это, Тох, кабанье говно, — радостно пояснил Петя. — Старое уже, вишь, подсохло. Если свежего ищешь — я вон там видал, — и он указал пальцем подальше вправо. А я понял, что так насторожило скептика. Какашек было многовато. И размеры той, что чем-то привлекла сына, заставили остановиться и начать озираться, прижав уши.

Антон с криком отбросил говёшку, кинувшись к ручью. Петька пошёл следом, издевательски советуя не останавливаться и набрать побольше — вон, мол, их сколько. А я совершенно застыл, потому что пригляделся и увидел знакомые «двурогие» следы на земле у ручья. Они были разные по размеру. Свежие. И их было много.

— Оба замерли и замолчали! — еле выговорил я. Начинало трясти, и это был ни разу не охотничий азарт. В памяти тут же всплыли строчки из какой-то книжки: «Лучший вариант встречи с диким кабаном в лесу — никогда не встречаться с диким кабаном в лесу».

Петя замолчал, но не замер, а развернулся на мой голос. Антошка не замолчал и не замер, продолжая блажить, что если мы кому-нибудь проболтаемся об этой истории — он нас поубивает. С остервенением оттирая руку пучком травы, развернулся и он. И затих на полуслове, словно ему перекрыли кислородный клапан — ртом хлопал, но звуков, слава Богу, не издавал. Потому что увидел выступающего из леса зверя.

Это был не кабан. Это был натуральный вепрь. Он стоял на склоне, шедшем от чащи к ручью, поэтому мог выглядеть крупнее, чем был на самом деле. А ещё мог убить любого из нас, и я прекрасно это понимал. От этого зверь казался ещё больше, поговорка «у страха глаза велики» работала в полную мощь. Страшилище морщило морду и водило рылом, втягивая воздух. Слово «пятачок» с этим монстром не имело ничего общего. Пятачок у него был, наверное, лет десять и килограммов триста назад. Нижние клыки загибались назад и были, кажется, вдвое длиннее моей финки, которая замерла в правой руке. В левой я держал посох, медленно переворачивая его условно острой стороной вверх, при этом с обреченной беспомощностью понимая, что шансов с этой соломинкой против щетинистой горы у меня ровным счётом ни одного. До парней мне было метров двадцать, до кабана что-то около десяти метров, и между нами стояла невысокая разлапистая ёлочка.

Сын хрипло закричал и рванулся в сторону дома. Вепрь всхрапнул, царапнул мох передним правым копытом и покатился с пригорка как локомотив, набирая скорость. Я рванулся наперерез, успев подумать только о том, что порвать своих лесной свинье я не позволю. Беда была лишь в том, что свинью моё мнение не беспокоило ничуть.

Мы слетелись под острым углом — кабан уже почти проскочил мимо, я недооценил его скорость.