Кардель поплелся в город. Прошел мимо что-то крикнувшего, но на том и успокоившегося таможенника, обогнул шлагбаум и, наклоняясь навстречу усилившемуся ветру, побрел по улицам Норрмальма, пока на горизонте не замаячил шпиль Немецкой церкви в Городе между мостами.

У Болота остановился. Огляделся и выбрал самую жалкую забегаловку. Щели в деревянных стенах в палец, внутри так же ветрено, как и снаружи. Никакой вывески — и так все ясно. Дверь, болтающаяся на сломанной петле, и толпа бродяг, вываливающихся навстречу в залитых какой-то дрянью рубахах и куртках.

Кардель глотнул и поморщился.

— В твоей бурде больше пены, чем в озере… да и вкус такой же, если не хуже. Моча.

Он пьет кварту за квартой, даже не ждет слугу — сам идет к стойке, как только появляется дно кружки. Отвычка, конечно, сказывается, но после третьей кружки он все же попадает в когда-то привычный ритм. Опьянение проходит стадию за стадией, пока не превращается в бурлящий хаос, и уже невозможно отличить шум в забегаловке от оглушительного шума в голове.

Вряд ли смогу пройти по досточке, мысленно ухмыльнулся Кардель, и тут же застонал от стыда: вспомнил прощальный взгляд Анны Стины. Как раскаленный утюг приложили, и со временем не проходит, а жжется все сильнее. Мужчина… кто это такой, если посмотреть ее глазами? Мускулистое пьяное чудовище, машина для насилия. Он как раз из той породы, из тех сволочей, что веками делали всё, чтобы мудрость была усвоена: ничего хорошего от мужиков ждать не приходится. Как ей еще глядеть? И изменить ничего нельзя, будь он хоть ангелом небесным…

Кардель сидит за своим столиком и дожидается появления шпаны из пригорода после ни шатко ни валко отработанного дня. Прячет левую руку за спину, выбирает самого наглого горлопана и подходит вплотную, вот-вот искра проскочит между носами.

— Какого хрена ты на меня уставился?

Безупречный, годами проверенный повод для драки.

Выходят во двор, и через несколько секунд обмен любезностями уже не прекратить. И с миром не разойтись: они окружены плотным кольцом зевак. Как же — бесплатное развлечение!

Первый удар пришелся в лоб. Бровь рассечена, лопнула, как созревший нарыв. Кардель засмеялся:

— А побольше веера не нашлось?

Другой удар — в скулу.

— Да… такой поцелуйчик можно получить и на Баггенсгатан, только там платить надо.

Еще удар по скуле, потом — в ухо. По шее заструилась липкая кровь.

— Вот-вот, уже получше… точно такую оплеуху я получил от твоей бляди-мамаши… обиделась, что недоёб. А у кого на нее встанет?

Разбитые губы уже не в состоянии произносить оскорбления отчетливо, так, чтобы слышала жаждущая потехи публика.

Его здесь никто не знает, да и не надо — и так понятно. Содержание недвусмысленно. Заключают пари — это же наверняка кто-то из бойцов притворяется новичком, вроде бы совсем ни на что не годен. Ставки растут, но, кто знает, ставят именно на него. Притворяется, притворяется, а потом как врежет!

Но здесь-то, оказывается, другое дело. Не сразу, но постепенно до всех доходит, что смотреть-то не на что — какой интерес, если в драке только один участник, а второй позволяет себя лупить, да еще и однорукий, да еще и бормочет что-то. Пари признаются недействительными: таковы неписанные правила уличных боев. Толпа понемногу расходится, недовольно что-то бормоча, и в наступившей тишине слышны только чмокающие звуки кулачных ударов. Многие все же оборачиваются: все ж интересно, сколько этот недотепа может выдержать? У другого давно бы колени подогнулись.

Наконец, устали и его противники, и когда перед Карделем перестали мелькать кулаки, все увидели: на изуродованном, окровавленном лице его застыло брезгливое, презрительное выражение. Наступила тишина — люди словно увидели привидение.

Кардель не сразу осознал, что все давно ушли, в том числе и те, кто его избивал. Он стоял один в остывающей луже крови. Медленно и неуклюже поднял культю и ударил в воздух, словно посылая привет деревянному протезу, с которым так забавно играли и, наверное, до сих пор играют дети.