– Как зачем? Кто же не хочет управлять миром?

– Чтобы управлять миром, нужно уметь управлять хотя бы женой. Ну, или небольшим банком. У тебя есть жена или банк?

– Пока нет, – вздохнул Монгол.

– Ну ничего, все еще впереди. – Собеседник высосал остатки абсента, вновь попытался снять ботинок.

– Я знаю, что мой эликсир смирения не принесет мне ни блага, ни покоя, – слегка надтреснуто произнес он. – Дело в том, что познание добра и зла в трезвом состоянии часто оказывается для меня занятием непосильным. Оно уносит меня в бездну бесчеловечности. И чтобы во мне не возник бессмысленный и беспощадный бунт, я подавляю его таким нехитрым способом. Я знаю, что этот бунт не даст мне ни познания, ни отдохновения. Он не решит проблем, а лишь сбросит излишек моего напряжения на окружающих. Как говорится, либерте, эгалите, алиготе. Иногда мне кажется, что все человечество – это погреб. Создатель выпивает нас одного за другим, а наши тела-бутылки отправляет в утиль, на переплавку.

Он, наконец, снял ботинок, обнажив дырявый носок, вытряхнул камушек. Обуваясь, завалился на бок, чуть не упав со скамейки.

– Дай огня, Прометей.

Монгол чиркнул спичкой.

Сделав несколько затяжек, Петрович закрыл глаза и отключился. Монгол покрутился вокруг скамейки, посмотрел по сторонам. Искать Тома в ночном Гурзуфе было глупо. Все равно обратный путь к роднику лежал через «Тарелку», а, значит, рано или поздно Том пройдет мимо. С другой стороны, сторожить пьяное тело ему совсем не хотелось.

– Слышь! – Монгол потряс собеседника за плечо. – Я потопал.

Иван Петрович с трудом разлепил глаза, с потусторонним удивлением посмотрел на Монгола, ослабил на шее галстучный узел.

– А, Генрих?! Ты помнишь, что это за галстук?

– Генрих не стреляет. Мне больше нравится Вальтер, – усмехнулся Монгол, вспомнив самодельный Ванькин пистолет.

– Не-ет, Генрих, ты помнишь, что это за галстук. Это удавка. Это виселица, на которой давно болтается моя жизнь!

– Я не Генрих. Похоже, ты перебрал, Петрович.

Монголу сразу стало скучно. Интересные разговоры явно кончились.

Он постоял еще минуту, раздумывая, что делать, и тут в дальнем конце аллеи появился одинокий силуэт.

Фигура странно перемещалась зигзагами от фонаря к фонарю.

Грызя листок лавра, он напряженно всматривался вдаль, пока, наконец, не догадался, в чем дело. Заглядывая в урны, к их скамейке медленно приближался бомж.

– О! Диоген! – засмеялся Монгол, не спуская глаз с бродяги.

– Диоген?! Что за ложа? Это в Лондоне? – тут же отозвался Иван Петрович, не открывая глаз.

– Да, брат, крепко ты на курорте лишним градусом здоровье подорвал. Слышь, Петрович. У тебя трешки нет до получки?

– Увы мне. Я рад и тем крохам удовольствия, которые выпадают на моем жизненном пути, – ответил масон.

– Я так и думал, – хмыкнул Монгол.

– Я питаю свой внутренний труп, но не питаю иллюзий, – продолжал Иван Петрович. – Но время читает мою книгу жизни слишком быстро. Я боюсь не успеть. У меня такое чувство, что они (он вздернул руку вверх) водят нас за нос. Они морочат нам голову! В реальности у нас нет никакого влияния. Нет, мы не избалованы. Мы хотим всего чуть-чуть: истины и сладкой жизни. Чтобы впустили, так сказать, в лоно. Брюссель, Гамбург. Поездки, стажировка. Чистая постель, завтрак в номер. Но, по совести говоря, мы для них – слуги в прихожей. Мы никто!.. Нам давно пора устроить великую братскую революцию. Перебирайся к нам, в Питер, Генрих. Взносы, конечно высокие, но посильно. Нам нужно снести этот шалман ко всем чертям. Я слишком стар и слаб, чтобы провернуть такое в одиночку. Мастеру нужен подмастерье. Ты! Ты станешь нашим Робеспьером!

Монгол почти не слушал эту малопонятную и несвязную исповедь, которая к тому же становилась все тише. Он решил дождаться, пока бомж пройдет мимо, и тогда уже точно уйти.

– Молчишь? Ты не отвертишься, Генрих! – Иван Петрович полез во внутренний карман пиджака и извлек оттуда авторучку. – Я напишу тебе адрес. Бумага… Где же бумага?

Порывшись в карманах, он обнаружил подаренную Степаном купюру.

– Петрович, ты что? – отшатнулся Монгол. – Это же баксы!

– Наш фирменный бланк. – Иван Петрович начертал на стодолларовой банкноте несколько непонятных каракуль.

– Держи. Это пропуск. Будь готов, брат.

– Да без проблем. Всегда готов! – Монгол, еще не веря самому себе, аккуратно спрятал купюру в карман.

– И смотри, без шуток. Ты же знаешь, я умею читать по лицам.

– А что сейчас у меня написано? – ухмыльнулся Монгол. Его лицо сияло.

– Сядь рядом! – Иван Петрович осоловело вгляделся куда-то сквозь Монгола, и вдруг неожиданно поцеловал его в губы.

– Придурок! – Монгол оттолкнул его, вскочил, отплевываясь, и зашагал по аллее прочь.

– Лицом к лицу лица не увидать, – послышалось вслед.

* * *

Том шел рядом со Степаном. Аллея кончилась, и компания вышла на набережную.

– Я вам завидую. Вы чистые в своей нищете, и поэтому с вами хорошо. – Степана слегка шатало из стороны в сторону, будто он шел по палубе. – Но вы на богатых зла не держите. Оно само так вышло. Просто страна сломалась. Рынок наступил. Кто мог – похватали остатки того, что падало. А какие варианты? Оно и так бы развалилось. Или кто-то другой подобрал бы. Мы не виноваты в этом бардаке, но мы не безучастны. И я, вот честно, не видел в наше время кого-то, кто заработал что-то умом, трудом. Не знаю я таких. Одни понты и базары. Кому-то повезло взять побольше, а кто-то уже кости в землю зарыл… Всем, конечно, хочется вот так, как в кино, пожить широко…

Он вздохнул, широко развел руки, обнял спутников.

– Во-от так пожить, чтобы наотмашь, чтобы ни о чем не парясь. И я так думал, что поживу, но не получается. Не радостно на душе. Муть какая-то и тоска зеленая за всем за этим. Страшно, понимаешь, и не оттого, что боишься кого-то. Когда кого-то боишься, тогда проще порешать, тогда все понятно. А тут – как развели тебя на что-то дорогое, на душу, на мать, а как вернуть – не знаешь. Вначале я думал, что все будет по-старому, только я при бабле. Ну, будто клад нашел, а все вокруг – такое же, как и раньше. А потом вдруг понял, что твой клад всем нужен, и чтобы быть на уровне, за бабки нужно драться. И ты меняешься, – постепенно так, незаметно. По головам лезешь, становишься жестче, конкретнее. Иначе пропал, иначе затопчут… На тебе такой панцирь уже, кора. Там через знакомого переступил, там кинул, там подставил. Там друга не выручил, потому что он вроде бы уже и