После того как мы закончили ужин, муж взял меня за руку и повел в главный зал, где стояла прекрасная кровать с чистым бельем. Она показалась мне похожей на роскошное ложе Ре-нефер в доме Нахт-ре. На постель Салима в доме его отца. Но затем Бенья развернул меня к себе и коснулся моего лица. И я забыла обо всем на свете.

С самой первой нашей ночи Бенья трогательно заботился о том, чтобы я получала удовольствие, и я заново открывала для себя собственное тело, узнавала свои желания и потребности. Моя застенчивость быстро исчезла, и по прошествии нескольких недель я обнаружила в себе источники непривычной страсти. Когда Бенья лежал со мной, прошлое исчезало, и я рождалась заново. Его огромные руки охватывали мое тело и находили потаенные узлы, затянутые годами одиночества.

Утром мой муж шел в мастерскую, но, в отличие от каменотесов и живописцев, ему не приходилось работать внутри гробниц, так что он возвращался домой каждый вечер, к моей огромной радости - и тихому ужасу, потому что я совершенно не умела готовить.

За долгие годы в доме Нахт-ре я редко заглядывала на кухню. Я не знала, как пекут хлеб в египетских печах, как потрошат рыбу, как ощипывают птиц. Мы ели незрелые плоды из запущенного сада Беньи, и я просила хлеб у Менны. Страшно смущаясь, я вынуждена была обратиться за советами к Шиф-ре и брать у нее уроки, что страшно веселило Мерит, которая с явным удовольствием меня поддразнивала.

Я попыталась вспомнить рецепты своей матери, но мне не хватало ингредиентов, и я забыла нужные пропорции. Я чувствовала беспомощность и стыд, но Бенья только смеялся.

- Не бойся, мы не умрем с голоду, - заверил он меня. - Я много лет жил, покупая лишь хлеб и фрукты, а иногда принимая угощение от своих товарищей. Я женился на тебе не для того, чтобы ты превратилась в стряпуху.

Но, если на кухне я испытывала растерянность, то наведение порядка в собственном доме доставляло мне огромную радость. Таким удовольствием было самой решать, куда поставить стул, что выращивать в саду! Я наслаждалась созданием своего собственного мира, когда подметала пол или складывала одеяла. Я часами расставляла горшки на кухонных полках: сначала по размеру, затем по цвету.

Впервые в жизни у меня появился свой дом, где я была правительницей и полноправной обитательницей, где я сама делала выбор и никому не служила. Однажды ночью, когда я возвращалась домой очень поздно, измученная после того, как приняла здоровых близнецов, мне вдруг показалось, что я заблудилась. В глухой ночи я узнала свой дом по запаху - это была смесь кориандра, клевера и кедра от изделий Беньи.

Через несколько месяцев после того, как я перебралась в свой дом, Менна устроил в честь нас с Беньей скромный праздник. Работники из мастерской мужа пели о своем труде, а сыновья Мерит - о хлебе. А потом они все вместе - с женами и детьми - исполняли песни о любви. Я была смущена всеобщим вниманием, заздравными чашами, широкими улыбками и пожеланиями счастья. Хотя мы с Беньей были староваты для всей этой юношеской чепухи, мы были в восторге друг от друга и не могли скрывать своих чувств.

В конечном счете, мы преодолели застенчивость, и у нас осталась только благодарность друзьям. Бенья был необычайно добрым человеком, и неудивительно, что его все любили.

Как-то ночью мы лежали на крыше, глядя в небеса. Был виден тонкий серп молодого месяца, и звезды танцевали в вышине, а муж рассказывал мне про свою жизнь. Бенья медленно, с трудом подбирал слова, потому что многое из того, о чем он говорил, было грустным.

- У меня в памяти сохранилось лишь одно-единственное воспоминание об отце, - сказал муж. - Его спина, когда он шел по полю, а я следовал за ним, разбивая комья земли. Мне исполнилось шесть лет, когда отец умер, оставив Ма с четырьмя детьми. Я был третьим из них. Братьев у матери не было, а родственники отца не отличались щедростью. Ей нужно было пристроить всех нас, поэтому мать отвела меня в город, в мастерскую каменщика. Меня взяли туда учеником и научили работать; постепенно моя спина окрепла, а руки покрылись мозолями. Но в мастерской я стал предметом всеобщих насмешек: якобы мрамор трескался, едва я входил, а гранит плакал, стоило только мне поднять долото.

Однажды, блуждая по рынку, я увидел, как плотник отремонтировал для бедной женщины старый стул. Он обратил внимание на мой пояс и низко поклонился, потому что каменотесов все почитают - они работают на вечность, а предметы из дерева подвержены распаду, как человеческое тело. Я сказал плотнику, что не заслуживаю его уважения, ибо это песчаник победил меня, а не я его. Я признался, что мне грозит опасность оказаться на улице. Он взял мою ладонь, повертел ее так и этак, а потом протянул мне нож и кусок дерева и попросил вырезать игрушку для своего внука. Дерево показалось мне теплым и живым, и фигурка из него возникла словно бы сама собой. Плотник одобрительно кивнул и отвел меня в мастерскую, сказав хозяину, что берет меня в ученики. Там я обрел жизнь. - Бенья вздохнул. - Там же я встретил свою первую жену, она была служанкой в доме у хозяина нашей мастерской. Мы были такими молодыми, - тихо произнес он, вспомнив о своей юности, и долгая пауза подсказала мне, что Бенья всем сердцем любил ту женщину.

Наконец он снова заговорил:

- У нас было двое сыновей, - муж опять сделал паузу, и я услышала в тишине голоса маленьких мальчиков, легкий смех Беньи и женский голос, напевающий колыбельную.

- Они умерли от речной лихорадки, - сказал Бенья. - Однажды мы покинули город, чтобы посетить моего брата, который женился на девушке из состоятельной крестьянской семьи и остался в доме ее родителей. Но, когда мы прибыли, выяснилось, что мой брат умирает, а его родственники тяжело больны. Моя жена заботилась обо всех, - прошептал он. - Мы должны были сразу уйти. - В его голосе звучали печаль и раскаяние. - Ну а потом… После этого я жил лишь работой и любил одну только работу. Как-то раз я побывал у продажных женщин, - смущенно признался он, - но они все были какими-то унылыми. До того