взрыва в городе, выдали особые медицинские книжки, и все они, даже те, кто 6 августа 1945 года находился еще в чреве матери, были взяты под наблюдение. С 1957 года было введено бесплатное лечение для жертв атомной бомбы. А до этого? До этого лечили только тех, у кого были деньги...

Сейчас в госпитале у Сигето лежат сто четыре человека. Кроме того, ежедневно обращается за помощью примерно полтораста человек. Они все — кандидаты на больничную койку... А потом? Что ждет их потом?

Вот одна история из тысяч. Девушка, которой 6 августа 1945 года был 21 год, находилась в то злосчастное утро в полутора километрах от центра взрыва. Тогда она была лишь обожжена. Но вот прошло двенадцать лет, и в ноябре 1957 года она начала жаловаться на боль в животе. Начались рвоты. В марте 1958 года был поставлен диагноз: рак желудка. Ее оперировали, но операция была бесполезна, — оказалось, что все ее внутренние органы подверглись разложению в результате замедленного действия радиации. Через 29 дней больная скончалась. В заключении о ее смерти написано: «Установлены аномальные симптомы в печени, поджелудочной железе, почках, слизистой оболочке, щитовидной железе, надпочечной железе, в яичниках, в костном мозгу и во всех тканях тела».

Мы прошли по палатам. На кроватях лежали бледные, высохшие мужчины и женщины, — жизнь медленно угасала в их телах, и только глаза горели неизбывной болью и обидой. А руки почти бесшумно двигались: люди без конца мастерили бумажных журавликов и делали гирлянды из них. Эти гирлянды школьники собирали и уносили к памятнику Садако, чтобы потом разослать во все города мира, как напоминание о том, что Хиросима ждет и требует запрещения атомного оружия.

Пора было уезжать — до отхода поезда оставалось меньше часа. Мы распрощались с доктором Сигето и его пациентами. В горле стоял горький комок... И вдруг на вокзале мы увидели наших юных знакомых — «друзей журавликов», которые накануне вечером приходили на собрание членов общества «Япония — СССР», чтобы передать привет детям Волгограда. Я взглянул на их трогательные мордашки, и на душе как-то сразу потеплело. Мальчики в черных костюмчиках и девочки в синих платьицах с матросскими воротниками протягивали нам целые вороха бумажных журавликов: «Передайте это волгоградским школьникам. И пусть они нам чаще пишут...» А черноглазая Ёко Акимото, тронув меня за рукав, сказала:

— От меня особый привет Басе Александровой. Мы только что получили от нее вот это...

И она показала письмецо, пришедшее из такого далекого-далекого Волгограда. Юная волжанка Бася писала Ёко Акимото и ее подругам: «Мы никогда не забудем о страданиях детей Хиросимы, о страшной судьбе дорогой Садако. Шестого августа прошлого года в память о детях, погибших в Хиросиме, мы, пионеры, сделали тысячи маленьких бумажных журавликов. Дорогие подруги! Помните, что мы всегда с вами. И давайте вместе бороться за мир, за запрещение атомной и водородной бомбы...»

— Значит, у вас тоже есть общество журавликов, — с признательностью сказала Ёко.

— И еще вот это возьмите, — перебил ее Еситака Нии. Он сунул мне несколько пакетиков с цветочными семенами. — Эти семена прислали нам дети города Гонолулу, с которым породнен Хиросима. Помните Пирл-Харбор? Ну вот, это было там, на Гавайских островах... Пусть Бася и ее подруги посадят эти цветы...

Я крепко обнял этих славных ребят из Хиросимы. Они были поистине трогательны в своей упорной и настойчивой вере в журавлика, которого держит в своих руках, высоко поднятых над Хиросимой, девочка по имени Садако Сасаки. Те сотни тысяч бумажных птиц, которые день и ночь на протяжении долгих месяцев мастерили для нее дети Японии, не помогли продлить ей жизнь. Но чудесная древняя легенда, которая возродилась в Хиросиме и так прочно вошла в современную жизнь, делает свое большое дело — она согревает миллионы сердец уверенностью в том, что люди в конце концов одолеют чудовище, которое лишило жизни девочку Садако.

Сентябрь 1962 года

ДУНАЙСКИЕ ВОЛНЫ

Вот уже месяц живу на Дунае. Ходил с чехословацкими пограничниками на катере против течения до самого Девина — крутой скалы, увенчанной руинами стародавнего замка, — там лежит западный предел их водной границы. Толковал с бородатыми рыбаками из древнего поселения россиян Вилкова, прозванного дунайской Венецией, — город стоит на двухстах каналах. Видел самую удивительную железную дорогу в мире: медленно идущие по берегу паровозы-бурлаки тащат, пыхтя и напрягаясь, караваны барж, плывущих по узкому Сисскому каналу, где упругое и яростное течение — скорость восемнадцать километров в час! — преграждает путь буксирам. Любовался первоклассными глубоководными портами Румынии в Галаце и Браиле, где над морскими кораблями, вошедшими в Дунай, полощутся на ветру флаги многих наций. Бродил по оживленным причалам Будапешта, Белграда, болгарского порта Русе. Осматривал стоящие на стапелях верфей в Комарно остовы многих строящихся кораблей, — на каких только реках и морях не встретишь нынче теплоходов с чехословацкой фабричной маркой!..

Эта могучая река-труженик, протянувшаяся на 2850 километров по землям восьми держав Европы и принимающая в свои широкие объятия тридцать четыре судоходных притока, как бы самой природой предназначена к тому, чтобы служить вечным мирным посредником между народами. Но сколько трагедий видели ее древние берега, сколько крови пролито под стенами высящихся на прибрежных скалах угрюмых крепостей, как часто врывались на придунайские просторы армии завоевателей, сметавшие все на своем пути и рвавшие коммуникации своих врагов. И разве кажущееся ныне романтическим имя одного из красивейших участков Дуная — Железные ворота — не произошло от железной цепи, которой турецкий султан преградил когда-то доступ на реку иноземцам?

Новая глава в истории этого огромного района Европы — в бассейне Дуная и его притоков живут и трудятся семьдесят миллионов человек! — открылась в середине XX века, когда здесь были разгромлены и уничтожены полчища Гитлера, а заодно ликвидированы служившие ему отвратительные диктаторские режимы, которые угнетали народы придунайских стран. Старый строй уцелел лишь в Западной Германии и Австрии, прикрытый железным занавесом американских, английских вооруженных сил...

О том, что происходило в этих местах в памятные дни 1944—1945 годов, напоминают величественные памятники сотням тысяч людей, которые не вернулись с поля боя, — они отдали свою жизнь за то, чтобы народам этих стран жилось лучше, свободнее, достойнее. В Будапеште я поднимался на высокую гору Геллерт, к подножию величественной фигуры скорбной женщины с пальмовой ветвью в поднятых над головой руках — это памятник тем, кто погиб в борьбе за освобождение венгерской столицы. В Братиславе меня взволновало посещение огромного военного кладбища на самой высокой горе над городом; бронзовые