— Очень понятно; сравните меня с собою: кто поверит, что вы гораздо старше меня?

— Что ж! вы больны, а я здоров: ваши страдания вас состарили прежде времени.

— Ведь и вы страдали? — язвительно спросил бледный молодой человек.

— Да, но я их вынес; вы слабее меня; вы…

— Нет-с, извините, тут есть другая причина. Вы страдали из прихоти!

Все засмеялись; особенно заливался юноша в лакированных башмаках, как будто отмщая Тульчинову за утреннюю прогулку, которую он устроил.

— Как из прихоти? — спросил удивленный Тульчинов.

— А вот как: вы страдали, лежа на диване и куря дорогую сигару, а я страдал, умирая с голоду и холоду. Вы, господа, имеете об этом чувстве, которое называют страданием, очень приятное понятие…

И бледный молодой человек обвел насмешливым взглядом всю компанию и продолжал:

— Вам есть хочется? у вас аппетит? — вы радуетесь, потому что вас ожидают тонко приготовленные блюда. Я же, я до сих пор без страха не могу чувствовать голод: мне все кажется, вот я опять перечувствую унижение, злобу на свое бессилие, как в былое время, когда над головой моей пируют гости, а я, я думаю, где взять обед… Вы живете с людьми по вашему вкусу, а я жил с теми, с кем столкнет необходимость. Вы не знали отказа своим прихотям, а я разучился их иметь. Ну, а остальные чувства я делю поровну.

— Какие же? какие? — спросило несколько голосов разом.

— Обманутая любовь, дружба…

Тульчинов задумался и глубокомысленно сказал:

— Да! человек не может существовать без пищи.

— Следовательно, нам пора итти удить рыбу, а то мы останемся без обеда, — сказал юноша в лакированных башмаках, радостно засмеявшись своей остроте и вскочивши на ноги. — Господа, вперед… Marchons![9]

И он промурлыкал что-то нараспев по-французски. Все поднялись; один только бледный молодой человек продолжал сидеть, погруженный в задумчивость.

— Что же ты? — спросил Тульчинов.

— Идите, я здесь посижу, — отвечал он.

— Ну, как хочешь.

И Тульчинов поспешил догнать своих товарищей.

Оставшись один, молодой человек долго кашлял; у него показалась горлом кровь. Он скорчил отчаянную гримасу и презрительно улыбнулся вслед весело удалявшейся компании. С час просидел он на одном месте, устремив глаза на кончики своих сапогов. Его не занимали ни птицы, распевавшие и летавшие вокруг его головы, ни стрекоза, скакавшая и трелившая, ни травы, ни цветы; все жило и цвело вокруг него, а он думал о смерти!

Вдали послышался рожок. Тощее стадо, уныло побрякивая колокольчиками, с мычаньем взобралось на гору и медленно подвигалось вперед, пощипывая траву. Рожок смолк; позади стада показался пастух, мальчик лет семи. Длинные белые прямые волосы закрывали его миниатюрное лицо с белыми бровями и ресницами. Костюм его вызвал улыбку у молодого человека. На пастухе сверх толстой рубашки красовался шотландской материи жилет с человека таких размеров, что пройма руки приходилась мальчику по колено, а карманы болтались почти у ног, босых и грязных. Позади него шла беловатого цвета небольшая собака, столько же худая, как и ребенок. Пастух рвал цветы, хлопал бичом и что-то мурлыкал себе под нос. При виде человека он выронил цветы и, вытаращив на него глаза, остолбенел. Понемногу радостная улыбка озарила его лицо, серые глаза оживились; захлопав белыми ресницами, он кинулся бежать и спрятался за небольшой куст. Собака начала было лаять на молодого человека, но пастух прикрикнул на нее.

Молодой человек поманил мальчика к себе; пастух радостно кинулся из своей засады.

— Ты пастух? — спросил его ласково молодой человек.

Мальчик заиграл на рожке; вдали откликнулось ему мычание коровы.

— Ты русский или чухонец? Мальчик закивал головой.

— Куда ты идешь?

Мальчик заболтал по-чухонски, но, увидев, что его не понимают, покраснел, остановился на половине своей речи и указал на лес.

— Пойдем вместе, — вставая, сказал молодой человек и подал ему руку.

Мальчик весело запрыгал.

Молодой человек привел его к реке, где вся компания, сохраняя глубокое молчание, сидела с удочками в руках, устремив жадные глаза на свои поплавки. Увидев пастуха, Тульчинов спросил:

— Откуда ты привел такого шута?

— Вот ребенок, который один-одинехонек по целым дням остается в лесах и полях, — отвечал молодой человек.

— Посмотрите, посмотрите!

Мальчик обнаруживал признаки живейшей радости: он осторожно забегал ко всем, заглядывал ласково каждому в лицо, любовался удочками. Осмотрев с. любопытством и радостным удивлением присутствующих, он вдруг исчез.

— Твой дикарь убежал, — заметил Тульчинов.

— Да, верно вспомнил свою обязанность, — печально сказал молодой человек. — Я не понимаю, как такой малютка может справиться со стадом? как он в реку не упадет? как он не боится оставаться один в лесу? Я помню, раз в детстве я чуть не у мер со страху, когда должен был пройти две темные комнаты.

— А все оттого, что у него нет ни матушек, ни нянюшек, которые бы пугали его нелепыми рассказами о домовых и нечистой силе.

В то время мальчик воротился. Он так бежал, что запыхался и раскраснелся; лицо его сияло торжеством. В руках его был лист папоротника, на котором ползали и крутились червяки. Он на минуту приостановился, поглядел на всех, как будто выбирая, кому принесть жертву, и жребий пал на доброе лицо Тульчинова. Тронутый такой любезностью дикаря, Тульчинов погладил его по голове. Признаки полнейшего счастья появились в лице и движениях чухонца: он смеялся, подпрыгивал, и естественная любовь человека к человеку живо выразилась в диком ребенке. Пастух занял всех и много смешил. Вдруг вдали послышался лай собаки. То был, видно, условный знак между дикарем и собакой, извещавший об опасности. Чухонец вздрогнул, побледнел и кинулся бежать. Скоро дикие звуки его рожка раздались в лесу.

Потолковав о нем, компания снова погрузилась в глубокое молчание…

К вечеру вся компания сидела на лужайке, невдалеке от трактира. Разговор вертелся около десятифунтовой щуки, вытащенной Тульчиновым. Пили чай по-английски, то есть с мясом и сыром. Половой, в розовой рубашке, в чистом переднике, с жирно намазанными волосами, кокетливо прислуживал, умильно улыбаясь и господам и тарелкам. Вдали показалось стадо, мычавшее на разные голоса; послышались слабые звуки рожка.

— Вот и наш, дикарь отправляется домой, — заметил Тульчинов, услышав рожок. — Послушай, любезный, — продолжал он, обращаясь к половому, — чей мальчик у вас в пастухах? здешний, что ли?

— Никак нет-с.

— Есть родные у него?

— Никак нет-с: сирота; нашинские мужики его на лето нанимают.

— А какая плата? — спросил бледный молодой человек.

— Известно-с, какая-с, — отвечал лаконически половой, приятно улыбаясь.

— То есть кусок черствого хлеба? а? — язвительно заметил раздражительный молодой человек.

— Известно-с, что следует