окрашенных волос, но ничего не спросил. Может, и догадался. Тогда я решила, что старичок — «лесовичок» говорил мне о Реги-Моне, имея в виду нашу разминку на том мосту, поскольку мечтать о Рудольфе в моём жалком положении и через столько уже лет казалось безумием. За короткое время одиночества, особенно в считанные месяцы обитания в столице, я растеряла всю свою былую уверенность в собственных чарах, став скованной, хронически-усталой и тяжёлой внутри самой себя. В этот момент я не успела ещё понять, что сковывающая внутренняя эта тяжесть, как серая паутина, была стёрта незримым прикосновением руки маленького чародея, и чистый воздушный поток беспрепятственно вошёл в мои лёгкие. Я глубоко вздохнула полной грудью, просияв от беспричинного счастья, а вышло так, что навстречу Реги-Мону. Во мне возникла смутная надежда прислониться к нему. И хотя он явно был неустроен после тюрьмы, куда попал за драку с «благородным» влиятельным негодяем, я подумала, а где у меня и выбор? И вдвоём нам будет сложнее пойти на дно, чем поодиночке.

Реги-Мон был ответно рад, но вовсе не проявил ко мне чувства как к женщине, возможно, постеснялся сделать это сразу. Я же потянулась к нему из-за странного монолога старика, отчего-то связав его слова с Реги-Моном, что так внезапно вынырнул из водоворота пёстрой толпы. Уже потом я думала, что, если бы Реги-Мон схватил меня в охапку и расцеловал, явив ожидаемый порыв навстречу, я с той самой минуты была бы его полностью, искренне отбросив все воспоминания о Рудольфе. Да и что мне было помнить? Грандиозный мир-мираж, выстроенный совместно с пришельцем в результате нескольких лишь встреч, но рухнувший в одночасье. А оставшиеся во мне, реально ранившие и продолжающие переливаться нездешней радугой в сотрясённой мякоти моей души, остро-игольчатые и глубоко застрявшие осколки рано или поздно будут вымыты окончательно потоком повседневности и унесены в безбрежный океан вселенской и безличной памяти — в вечность.

Только Реги-Мон не обнял, не схватил в горячую охапку, не прижался губами. Он заметно отпрянул от моего рывка навстречу ему, сохраняя улыбку, но создав ощутимую дистанцию. И мой глупый открытый порыв, не встретив поддержки, свалился в рыночную пыль под нашими ногами. Вместе с шелухой и разбросанными затоптанными листьями, разным сором порывом ветра его унесло за видимые пределы. Этим же порывом сдунуло с меня лёгкий шарфик из паутинного кружева, подняло вверх мои волосы, и рука Реги-Мона потянулась к ним, чтобы их пригладить. Тут уж я сама отпрянула от его искреннего порыва, чем укрепила обозначенную дистанцию.

Вот так просто сдунуло прочь едва обозначившуюся и возможную завязь другой, будущей моей жизни. И его тоже. Как и тогда в глухом заброшенном парке после перепалки с Чапосом. Могла бы подойти, мог бы он тихо и проникновенно позвать, если бы уловил ту самую завязь возможного и не случившегося… Ну уж! В случае с Чапосом это было благом, моим уж точно. Чапос уже тогда слишком был отягощён своей кромешной жизнью, чтобы рассчитывать на тихие и чистые дары личного счастья. Тёмная силовая линия мира, подчинившая себе его преступную душу, уже не могла быть так просто преодолена. Да. Я не могла ни думать о Чапосе, поскольку он сам напоминал мне о себе в то время. Удивительно, насколько робким и всегда прячущимся было его наблюдение за мною, если учесть его бандитскую натуру, заматеревшую в нём бесповоротно. А то, что он ходил за мною по пятам, я чувствовала всегда. Только он чего-то боялся. Уж ясно, что не меня. Кого, если Тон-Ата уже не было рядом?

Мы проговорили с Реги-Моном какое-то время о пустяках, а разве нам было о чём говорить? О Нэиле ни он, ни я не произнесли и слова. Он всё порывался куда-то убежать от меня, и мне стало безрадостно от его внешнего равнодушия, которое, как я поняла потом, было наигранным. Он стеснялся своего теперешнего облика, своей неустроенности, но, всё же, назначил мне свидание в том самом Саду Скульптур у Творческого Центра. Я и не думала туда приходить. И пришла едва ли не бессознательно, начисто забыв о самом Реги-Моне на последующие несколько дней. А он ждал каждый вечер, и когда увидел меня в окно своей мастерской, выскочил в парк и неожиданно для меня возник позади, напугав своим прикосновением. Безразличие он уже не изображал. Безразличной была я сама, вежливо изображая радость по поводу нашей встречи.

В тающем свете среди лиловой и серебристой растительности, поглощаемой близким уже вечером, он выглядел осунувшимся и посеревшим. Я рассматривала его и не верила в то, что этот человек впервые разбудил в моём детском тогда сердце чувства женщины, и насколько же мучительными они оказались! Ведь Реги-Мон никогда не отзывался на моё влечение к себе. Я была влюблена безответно. И стоя в том парке среди старых и почти поголовно засыхающих от старости и вредителей деревьев, я не могла поверить в то, что те страдания розовощёкой девушки были мои собственные.

— Почему так заброшен этот парк? — вот что я спросила у него.

— Кому тут ухаживать? На новые посадки нет средств.

— Что же вы, творческая община, не поедете в леса и не привезёте саженцев? Даже моя бабушка нанимала работяг на свои гроши, и они привозили ей молодые деревца из леса. Мы украшали наш двор, ты помнишь это?

— Заняться, что ли, посадкой деревьев? — засмеялся он, поняв моё отчуждение и приняв его как заслуженное для такого человека, каким он стал. Былая самоуверенность исчезла навсегда из него. И это совсем не радовало меня. Смех преобразил его, он стал прежним и прекрасным. И некая глубинная, давно умолкнувшая струна зазвучала во мне, вызвав слабую вибрацию как надежду на возврат чего-то столь же прекрасного, но вряд ли и возможного. Он попытался поцеловать меня, моментально уловив слабое звучание прошлого во мне своим тонким чутьём, но я отшатнулась… Он опять засмеялся, всё превратив в шутку. Тогда же он и перешёл к сугубо деловой части нашего свидания, — к предложению выставить картины Нэиля, а ему в случае успеха будет достаточно небольшого процента за оказанную помощь в устройстве экспозиции…

Философия пессимизма от Ифисы для женского пользования

Вот так это и произошло, — невероятное стечение обстоятельств, приведшее к невероятной нашей встрече с Рудольфом. Слишком занятый собственной суетой Реги-Мон этот момент пропустил и ничего не видел, узнав только о моём счастливом везении, то есть о продаже картин Нэиля оптом, от других творцов. Предвкушая получить от меня денег и,