Впрочем, у нас под окном, на задах нашего элегантного дома в дворовом проулке, капитализм пребывал еще в стадии, весьма далекой от совершенства, демонстрируя свою грохочущую суть, столь справедливо осужденную Карлом Марксом. Каждое утро с шести начиналась конкурентная борьба четырех мусорных компаний, одна из которых носит имя лауреата Ленинской премии мира, французского поэта Арагона «Aragon Waste». Один за другим четыре огромных трака наполняют наши зады грохотом раннего капитализма.

Наши зады вообще — это особый случай. Несмотря на запаркованные там «мерседесы», «ягуары» и «корветы», они (зады) являют собой разрозненность, корявость, аляповатость, которым может позавидовать и рязанская «затоваренная бочкотара». Каждое домохозяйство асфальтирует кусочек почвы для своих паркингов, проезд, однако, остается ухабистым, как дорога между Ухолово и Покровским; объединяющие действия отсутствуют, или, как поется в песне Окуджавы «Черный кот», «надо б лампочку повесить, денег все не соберем».

Есть на этих задах и свой enfant terrible, мрачный, некогда белый дом, крытый бугристым варом с пучками дикой травы, с жутким подвалом, к которому иногда посреди ночи «роллс-ройс» подвозит нескольких оборванцев, черных и белых. Скопление мусора возле этого дома, граничащего с так называемой террасой ресторана «Баобаб», временами поднимается выше человеческого роста. Хозяин отвратительного строения, человек с социалистическими наклонностями, отказывается участвовать в конкуренции мусорщиков. Он абсолютно убежден, что его мусор должно убирать правительство дистрикта. Правительство, очевидно, придерживается другой точки зрения. Кто должен позаботиться о крысах, населяющих подвал, неизвестно.

Сначала мы отказывались верить своим глазам, когда видели, как здоровенные крысы неторопливо пересекают проезжую часть нашего двора. Это, должно быть, просто особого рода домашние животные, успокаивали мы друг друга, не может быть, чтобы крысы вот так запросто тут бегали, в столице Соединенных Штатов Америки. Потом мы обнаружили одно дохлое «домашнее животное» на своем паркинге; это была явная крыса, черт возьми. Побежали к соседям, побежали к капитану нашего блока, мистеру Бернсу — тревога! Наши соседи — «яппи», народ чистый и спортивный, как с рекламы, только плечами пожимали: подумаешь, крыса, забудьте об этом, не принимайте всерьез. Капитан Бернс пообещал воздействовать на капиталиста-социалиста. Куча мусора исчезла, видимо, заключен был контракт с «Арагоном» об одноразовой очистке авгиевых конюшен. Крысы продолжают бегать. В Советском Союзе в связи с этим была бы объявлена тревога по всей городской санитарно-эпидемиологической службе. Поразительно, что в Америке это никого особенно не волнует. Что уж говорить о тараканах. Обнаружив у себя дома дюжину усатых, поэт Евгений Евтушенко разразился поэмой «Тараканы в высотном доме», полной «гражданского мужества». Здесь тараканы, по всей вероятности, не ассоциируются со Сталиным.

В СССР гражданин часто «берет на горло», обнаружив что-нибудь гадкое: «Да как же это возможно при социализме?! Да вы же позорите наше социалистическое общество!» В Америке никому в голову не придет «качать права» в такой манере, вопить «да как это возможно при капитализме?!» Никому, кроме советских эмигрантов.

Для нас капитализм — это современная технология, здоровые денежные отношения, отличное обслуживание, социализм же без демагогической маски — гниль и перекос. В Советском Союзе люди, чтобы не пропасть, стараются вступить друг с другом в первичные рыночные отношения: ты — мне, я — тебе, услуга за услугу, деньги за услугу, услуга за предмет и т. д., парадоксально, можно предположить, что СССР постепенно врастает в капитализм, в то время как в капиталистическом обществе русский эмигрант удивленно обнаруживает немало черт социалистического перекоса: ухудшение сервиса, наплевизм, обезличку, халтуру…

Жена несет мой пиджак в швейную мастерскую по соседству. Дело несложное — укоротить рукава на полдюйма. «Через десять дней будет готово», — говорит приемщица, неприветливая черная девчонка, не отрывающая глаз от музыкального шоу по телевизору. Десять дней, чтоб обрезать рукава?! М-да… В СССР в таких случаях дают приемщице трешку сверх счета и получают пиджак через час. Здесь вроде так не принято. Через десять дней приемщица не может даже найти мой пиджак. В ответ на возмущение жены издевательски ухмыляется: может себе позволить под защитой профсоюза.

Хваленый «мусоропоглотитель» выходит из строя. Звоним в домохозяйство. Там обещают прислать водопроводчика и действительно присылают, но только через неделю. В Советском Союзе в таких случаях появляется человек — чаще всего его зовут Николай — и за пятерку чистоганом тут же чинит все что надо.

Упомянутое выше «кубическое помещение», призванное так ярко скрашивать нашу жизнь, поднимая над уровнем улицы Вайоминг, около полугода бездействовало в связи с диспутом между компанией подъемных устройств и консорциумом владельцев недвижимости. Мы пока, как в древнем Риме (а там тоже, как выяснилось, были четырехэтажные здания), корячились с пакетами на четвертый этаж. В СССР в таких случаях жильцы кооператива складываются и «дают на лапу» тому, от кого что-то зависит. Разрешение диспутов стремительно ускоряется. Социализм это или капитализм?

Замечательный опыт у нас был с торговой фирмой «Хект», вернее, с ее мебельным отделом, еще точнее, с отделом доставки, и еще точнее, с секцией мебельной доставки, а также с анналами этой фирмы, то есть, складами в зоне Большого Вашингтона.

Купив однажды комплект мебели, а именно стеклянный стол на стальных ножках, полдюжины стульев и кресло, мы взялись ждать доставки. Обещано было через две недели. Две недели! В СССР обычно в таких случаях находят соответствующего человека — обычно его тоже зовут Николай, — дают ему «на лапу», и мебель под чутким руководством этого Николая Второго прибывает на следующее утро. Здесь так не водится, и, может быть, поэтому мы прождали не две недели, а три. Через три недели характерный голос по телефону попросил мистера Эскинтоу не выходить из дому с девяти до пяти. Маленький праздник начался дома — едет! мебель из «Хекта» прибывает! Радость была преждевременной: мебель не прибыла ни в тот день, ни на следующий, ни через неделю. В ответ на мои звонки телефонистки «Хекта» неизменно спрашивали: «What's your name? How'd you spell it?» и, получив спеллинг, говорили: «Hold on»[142]. Затем в телефонии появлялась следующая девица, которая снова просила spell it, тщательно выясняя — «s» as in «soup»? «V» as in «vase»? — только лишь для того, чтобы перепихнуть меня на третью дуру, которая вновь просила spell it, с исключительной дотошностью уточняя: «a» as in «air»? «К» as in «kite»? «S» as in «soup»? «Y» as in «young»? «O» as in «office»? «N» as in «new»? «O» again as in «offer»? «V» as in «vase»[143]?