из своих братьев. Между Полиником и Тидеем разгорелась жестокая битва за право на место. От шума проснулся царь Адраст и пошел узнать, что побудило юношей устроить столь страшное побоище. Он спросил, кто они, те назвали себя, и царь устроил в их честь пышный прием. Заметив, что у одного на щите изображен дев, а у другого — кабан, Адраст вспомнил сон, привидевшийся ему недавно, согласно которому ему надлежало выдать свою дочь Деифилу за льва, а Аргию — за кабана. Поняв, что тот сон был вещим, царь страшно обрадовался и предложил молодым людям в жены своих дочерей. С помощью царя Адраста Полиник и Тидей вскоре пошли на Фивы. Тидей, сын Ойнея из Калидона, погиб, совершив до этого многие подвиги, а жизнь Этеокла и Полиника оборвалась в братоубийственном поединке, о чем рассказывалось раньше, и потому Деифила и Аргия долго горевали, оплакивая смерть мужей.

{137} Эвадна — Она была женой царя Капанея, одного из семи царей, что пошли на Фивы. Капаней был жесток в бою и презирал богов. Сражаясь у стен Фив, он всячески поносил Юпитера. Тот поразил его молнией, и Капаней вмиг скончался. Недруги Фив были разбиты, спасся лишь Адраст, остальные погибли. Фивами стал править Креонт, который жестокосердно запретил хоронить трупы погибших. Узнав об этом, Эвадна призвала Деифилу и Аргию и всех других греческих женщин предать земле тела воинов, несмотря на запрет. Так они и сделали, заручившись помощью Тесея, правителя Афин, который убил Креонта и разорил Фивы.[389]

{138} Деянира — Как было сказано раньше, это жена Геракла; прослышав, что тот полюбил Иолу, Деянира задумала вернуть любовь мужа и отослала ему платье, пропитанное кровью кентавра Неса, павшего от руки Геракла. Перед смертью Нес, чтобы отомстить Гераклу, передал это платье Деянире и сказал, что оно обладает волшебным свойством: может изгнать из сердца Геракла всякую любовь и вернуть первую. Деянира поверила ему, но все обернулось против ее желания: платье было отравлено, и, как только Геракл одел его, в тот же миг погиб в страшных муках, сгорев заживо. Стремясь сделать добро, Деянира сотворила зло, и горю ее не было предела. О смерти Геракла говорит Овидий:

Nec mora, letiferam conatur scindere vestem,

Qua trahitur, trahit ille cutem, foedumque relatu,

Aut haeret membris frustra temptata revelli,

Aut laceros artus et grandia detegit ossa.[390]

ПОСВЯЩЕНИЕ ПОЭМЫ «ТЕЗЕИДА» ФЬЯММЕТТЕ

Хотя память моя, воскрешая былое счастье, нестерпимее делает горе[391], в коем сейчас пребываю, и великая скорбь вновь причину свою являет, все же не столь постыло мне, о жестокая, постоянно терзать усталый разум мечтою о вашей прелести совершенной. В ту пору, что я был молод[392] умом и годами, она победила мою решимость не поддаваться любовной власти. И сколь бы часто ваш образ не представал душе моей, всецело поглощенной этим созерцанием, я вижу его исполненным скорее небесного, а не земного очарования; и то, что госпожа моя именно такова, какой я ее почитаю, — ее благодеяния тысячекратно доказывают, ибо, когда я, пытаясь обмануть свою боль, мыслию к ней устремляюсь, какая-то сокровенная сладость нисходит на истерзанное сердце и повседневную горечь забыть помогает, рождая во мне чувство самое смиренное, которое мне говорит: «Вот та Фьямметта, от света дивных очей которой наша душа возгорелась и поступки которой во многом нашей трепетной страсти угодили». О, какое великое облегчение я испытываю, когда, умом воспарясь, вижу начало моей любви; я не ценил ту пору, а теперь знаю — она была счастливой. И уж верно, коль не с таким бы усердием злая Фортуна меня опекала, которая каждую секунду, и не один раз, а тысячу, мне доселе неизведанную боль причиняет, я нашел бы, думаю, прибежище в созерцании, каковое чуть ли не пределов блаженства мне достичь позволяет. Ведь и время немалое с той поры прошло[393], а я его все за день один принимаю; даже слепой узрит, насколько я к Любви, которой все мои воздыхания ведомы, душой прилепился. И страсть моя, что вам из угодной противною несправедливо показалась, меня не отпускает. Ни обстоятельства плачевные, ни в вас перемена не могли и не смогут погасить в душе пламя, которое благодаря вашей прелести вспыхнуло, напротив, оно все жарче пылает, юношеской надеждой питаясь: по сей день, как и раньше, я покорный слуга ее. И вправду, сколь уж премного удачлив был я прежде, столь ныне несчастлив, и, вам наскучить страшась, одним утешаюсь: того вы у меня отнять не можете, чтобы я душой к вам не тянулся и не любил вас, пусть вы и взаимности меня лишили и любовь моя у вас больше досаду, чем приязнь вызывает. И коль скоро сверх всего злой удел отвергнутого мне выпал, знаю, что лишь покорностью беду свою одолею и награды дождусь желанной. Бог весть, чему быть суждено, но что бы со мной ни приключилось, смирение меня не покинет и верность вам хранить никогда не устану. А дабы сочинение мое стало наилучшим словам свидетельством, — помнится мне, как в те дни счастливые, но недолгие, вы благосклонное ухо и взор к разным историям[394], в большинстве своем любовным, иной раз обращали, воспламеняясь огнем, что меня сжигает; возможно, вы так поступали, дабы унылая праздность еще большей скуки не породила, — я, ревностному слуге уподобляясь, который не только повелений своего господина ожидает, но спешит упредить их, услаждая его вещами приятными, вспомнил одну старинную и многим незнакомую историю[395]; ее как сам сюжет, то есть любовь, украшает, так и герои, о коих она повествует, благородные молодые люди царской крови[396], и в стихах и на латыни народной[397] с намерением вам угодить и совершенную красоту вашу, что на многие стиха и ранее меня вдохновляла, прославить, с той же готовностью, каковая и прежде мне отпускалась, вас порадовать желая, ее изложил. А то, что историю эту я для вас сочинил, две вещи среди прочих доказывают. Первая в том заключается, что имя одного из двух любовников и их юной возлюбленной определенный смысл в себе таит, напоминая с очевидностью мои вам, а ваши мне слова и деяния отчасти, и если вы в заблуждение меня не вводили, все признать могли бы: а кого из двух юношей я в виду имею, того вам не открою, ибо