Одним из них была Долорс Прайс. Мэкерз и Молони твердо стояли на том, что Долорс Прайс в своей устной истории никогда не говорила о МакКонвилл. «Долорс Прайс не упоминала о Джин МакКонвилл и не рассказывала в рамках Белфастского проекта о том, что случилось с этой женщиной», – заявил Молони в пресс-релизе в сентябре 2012 года. «Тема исчезновения несчастной матери никогда нами не затрагивалась, даже случайно», – утверждал он в письменных показаниях под присягой в том же месяце. Эта уверенность имела важный юридический смысл, по мнению Молони: «Правда состоит в том, что интервью, которое Энтони МакИнтайр провел с Долорс Прайс, примечательно именно тем, что в нем отсутствуют какие-либо материалы, запрашиваемые повестками».

Формально это было чистой правдой. Долорс Прайс и Мэкерз потратили около 15 часов на интервью, но она ни разу не говорила о МакКонвилл на пленку. Однако в архиве существовала и еще одна серия записей, где Прайс все же обсуждала в подробностях исчезновение МакКонвилл. Но эти интервью проводил не Энтони МакИнтайр. Это делал Эд Молони.

* * *

Когда репортер Эллисон Моррис из «Айриш ньюс» брала интервью у Долорс Прайс в ее доме в Малахайде в феврале 2010 года, Белфастский проект уже давным-давно завершился. Мэкерз и Уилсон Макартур закончили проведение последних интервью к 2006 году, и архив, полностью укомплектованный, находился в Хранилище Библиотеки Бернса. Но вскоре после разговора Прайс с Моррис Молони навестил Долорс в Дублине и лично взял у нее интервью. Он не хотел публиковать собственную версию ее истории, а потому расспросил ее о прошлом и о деталях, не вошедших в интервью с Мэкерзом. Затем он предпринял те же меры безопасности, как к другим интервью, и присоединил запись к Белфастскому проекту, не предполагая открывать эти материалы до смерти Долорс.

Прайс дала согласие. В то время она находилась в госпитале Святого Патрика, где проходила лечение от депрессии и посттравматического синдрома. Однажды утром Молони навестил ее там, и они проговорили в ее палате несколько часов. Молони записал беседу на цифровой носитель. Через несколько дней они встретились уже за пределами госпиталя, в арендованной квартире. На сей раз Молони сопровождала небольшая операторская группа, которая сняла фильм. Во время обеих бесед Прайс была в трезвом состоянии и отдавала отчет в своих словах; платиновые волосы аккуратно причесаны, глаза накрашены тушью. Она рассказала Молони о своей тетушке Брайди, о том, как бабушка Долан оглашала дом рыданиями, когда слепая и искалеченная Брайди вернулась после несчастного случая во время службы в ИРА. Прайс заметила, что сестрам Брайди не разрешали ходить танцевать: «Это было похоже на бдение у полуживого тела». Она подчеркнула, что именно страдания Брайди отчасти способствовали ее собственному вовлечению в борьбу, потому что нужно было «поддержать ее жертву». Она вспоминала об избиении на мосту Бернтоллет, после которого она вступила в ИРА. Говорила и о том, как затем вошла в группу «Неизвестные».

Когда Молони спросил ее о практике похищения людей, Прайс ответила, что она ее никогда не поддерживала. «И я сама, и Пэт МакКлюр, и другие добровольцы говорили об этом между собой, и я никогда не думала, что это хорошая идея, – сказала она. – Но тогда нам приказывали: «Так нужно».

– Ты считаешь это военным преступлением? – спросил ее Молони.

– Думаю, да, это военное преступление. Я считаю это военным преступлением, – ответила она. – Меня убеждали в том, что… их тела нужно выбрасывать на улицу. Чтобы сеять страх наказания и чтобы о его неотвратимости знали все те в республиканском движении, кто встал на этот путь».

Прайс в течение некоторого времени принимала участие в похищении людей, и, по ее признанию, она получила приказ перевезти МакКонвилл через границу. До этого момента она ее не знала, как и та не знала Прайс. Но Долорс настаивала, что МакКонвилл призналась в предательстве. И в ее квартире нашли передатчик. Выяснилась также еще одна подробность: Прайс сказала, что бойцы из ИРА видели Джин МакКонвилл в казармах на Гастингс-стрит. «Ее завернули в одеяло, оставив только маленькую щелочку, через которую она могла смотреть», – заметила Прайс.

Как Мау-Мау, завернутые в одежду с прорезями для глаз, чтобы они могли назвать Фрэнку Китсону своих земляков, так и Джин МакКонвилл в рассказе Прайс скрывалась под одеялом, чтобы опознать людей ИРА, поставленных перед ней в строй. По словам Прайс, женщина была полностью скрыта одеялом, и один из бойцов «узнал ее только по тапочкам».

Прайс сообщила, что когда МакКонвилл спросили о «причине предательства», то ответила, что стала информатором «из-за денег».

Прайс уверенно заявила Молони: «Мы верили, что осведомительство – это низшая форма человеческой жизни. Стукачи не считались людьми. Смерть была слишком хороша для них».

Вместе с Коротышкой Пэтом МакКлюром и другими добровольцами Прайс забрала МакКонвилл из дома в Западном Белфасте, где ту удерживали, и повезла ее по направлению к границе. Друг Прайс Джо Лински, вероятно, с того момента, как сел в машину Долорс, знал, что едет на смерть, а вот МакКонвилл об этом и не подозревала. Прайс сказала ей, что они едут в «Легион Марии» – католическую благотворительную организацию, которая в свою очередь поместит женщину в безопасное место.

– А детей туда привезут? – спросила МакКонвилл.

Прайс до этого момента вообще не знала, что у женщины есть дети.

– Да, я уверена в этом, – солгала она.

– И мне дадут денег? – спросила МакКонвилл. – И дом дадут?

По словам Прайс, МакКонвилл, во всем уже признавшись ИРА, теперь не ощущала страха. По дороге они останавливались, и Прайс купила женщине рыбу с картошкой и сигареты. Прайс сказала Молони, что МакКонвилл ей не понравилась. «Она вдруг произнесла: «Я знаю, что эти ублюдки Прово не будут в меня стрелять». А один из этих «ублюдков Прово» вез ее и думал: «О, неужели не будут?» – рассказывала Прайс. Затем она добавила: – Она слишком много говорила. Она своим собственным ртом приговор себе подписала».

Так ли все было? Такое вот воспоминание. Оно значительно противоречило тому, что помнили о своей матери дети МакКонвилл. Они утверждали, что мать не употребляла грубых слов, не отличалась остротой языка, а, напротив, была застенчивой и молчаливой. Могла ли МакКонвилл так бездумно себя вести, когда уже сама встреча с Прайс должна была наполнять ее ужасом? Сознательно ли лгала Прайс о женщине? Или она просто пыталась компенсировать свое чувство вины, вспоминая Джин МакКонвилл как нечто меньшее, чем человеческое существо? Большую часть беседы с Молони она держалась решительно и твердо. Но иной раз вдруг становилось понятно, что это просто поза, форма защиты. И голос порой дрожал.

«Я не знаю подробностей того, что она делала и чего не делала», – сказала Прайс сразу же после осуждения МакКонвилл. Сама она не могла обвинять МакКонвилл в преступлениях; все, что ей было известно – так только то, что организация пришла к неопровержимому выводу: мать десяти детей являлась осведомителем. Даже если это обвинение было правдой (а Прайс считала, что это правда), она сомневалась, пусть и в глубине души, что наказание было справедливым. «Что гарантирует смерть? – сказала она Молони. – Я спрашиваю себя. Что гарантирует смерть?» Она продолжала: «Я, конечно, ничего не знала о существовании детей и их количестве. Я не знала об этом. И если бы я оказалась в ситуации, когда обсуждали случившееся, я, наверное, просила бы меньшего наказания». Она предположила, что, возможно, МакКонвилл нужно было вывезти из страны, но не убивать.