— Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных и не сидит в собрании развратителей, — сказала Ингрид, — Это для тех, кому кресты и купола на шкуре что-то значат.

— У вас в училище читают Библию? — спросил Студент.

— Нет, и я не христианка. Просто фраза понравилась.

— Как-то не по понятиям, — сказал Колоб.

— Трус, — с презрением сказала Ингрид.

Колоб бросил на нее недобрый взгляд, но не ответил.

— Ты для них для всех уже покойник, — сказал Студент, — Если уж Сандро как муху прихлопнули, с тобой тем более базарить не станут. Одни тебя приговорили, другие за тебя не вписались и при первой возможности пристрелят за эти сто тысяч от узкоглазых. Ты на грабли с переговорами уже наступил, когда к Тарану пошел.

— Один Таран это не все.

— А в музее что было? Ты всех посчитал, кто по твою шкуру приперся? Ты еще не всех видел, и не все еще успели подскочить. Сто тысяч на дороге не валяются. Тут за червонец человека замочить могут.

— Ты думаешь, прямо все, кто на сходняке будут, мои враги?

— Я не снайпер, я сапер. Лично мне так похрену, кто там точно враги, кто не точно, кто прислуга, а кто просто рядом постоял. Я бью по площадям.

— Ладно, мы уже поняли, что он трус и баба, — сказала Ингрид, — Его приговорили, а он ответить боится. Вдруг там невинные овечки. Все люди, которые за тебя вписались, Колоб, в этой комнате. Все, кто будет на этом вашем сходняке, знают, что на тебя пошла охота. Что в русском городе японцы платят за голову русского. И ни один не встал ни лично за тебя, ни за честь города. Кем надо быть, чтобы отказаться мочить врагов, потому что рядом с ними могут быть предатели и трусы, которых ты пожалел?

— Это тебя в военном училище так научили? — спросил Колоб.

— Да, — уверенно ответила Ингрид, — Предатель и трус хуже, чем враг. А преступники в принципе одновременно и враги, и трусы, и предатели. Они временно живы только потому, что убивать их запрещает закон.

— Взгляд, конечно, ооочень варварский… — начал Студент.

— Но верный, — оборвала его Ингрид.

Студент думал, что неплохо представляет себе окружающий мир. Но такие женщины, как Ингрид, с его картиной мира не совмещались никак. Почти. В мире есть много удивительного рядом, во что не поверишь, пока сам не увидишь.

Он повернулся к Колобу

— Братан, может, у тебя есть какие-то еще идеи? Как справедливо заметила девушка, за тебя вписались только мы с Уинстоном, а она влипла из-за внезапно вспыхнувших чувств к почти молодому и почти красивому мужчине с почти модной прической.

— Истинная сущность мужчины раскрывается только в бою, — сказала Ингрид.

Студент сжал челюсти и воздержался от матерного ответа в рифму.

— Да я затупил, честно говоря, — сказал Колоб, — Не зассал, а затупил, понятно?! Когда всю жизнь живешь за братву и по понятиям, не сразу доходит, что тебя могут предать прямо, сука, все. Кроме побратима, иностранца и случайной девчонки.

— Лепаж еще, — сказал Уинстон.

— Ладно, и доброго доктора. Я свои дела, если что, могу сам порешать. За меня под пули идти не надо. Вы прямо все резкие такие, будто у вас свой интерес есть сходняк мочить. Вам же конец после этого. Ладно, мне, меня и так приговорили. Но вы-то еще можете соскочить.

Уинстон и Ингрид переглянулись. Задача была поставлена недвусмысленно. Спровоцировать в городе максимально шумную войну банд. Явно было сказано, что Колоб один не справится.

— Соскочить, это не ко мне, — сказал Студент, — Мы с тобой с того побега братья.

Колоб кивнул.

— Если бы мы сидели в какой-то норе, где нас никто не видит, я бы мог, наверное, выйти из дела, — сказал Уинстон, — Но Студент зачем-то привез нас в середину табора, где нас видели человек пятьдесят.

— Куда я должен был вас везти? Я что, шпион? У меня что, явочные квартиры по городу? — возмутился Студент, — Куда привез, туда привез.

— Я правильно понимаю, что у вас цыгане тоже криминальное сообщество?

— Вообще да. Но они под блатными не ходят. У них свой мир.

— Значит, вы с Колобом им такие же посторонние, как ваши враги. Потому что вы не цыгане. И они вас рано или поздно сдадут, потому что я не вижу никакого смысла им принимать вашу сторону против всех банд большого города. И нас с Ингрид тоже сдадут. В лучшем случае, они нас предупредят, что нам надо от них уходить, и у нас есть пара часов, чтобы оторваться от погони. Мне в чужой стране от местных не уйти. Если только бежать на поклон обратно к контрразведке, но после музея и погони они сами меня ликвидируют.

— Какие у тебя варианты? — спросил Студент.

— Атаковать первыми. Ликвидация лидеров неизбежно приведет к борьбе за власть сначала в каждой обезглавленной банде, потом между бандами, а потом еще какие-нибудь соседи зайдут на территорию, где сократилось поголовье конкурентов. Все это время полиция будет усиленно убивать и сажать членов всех банд, в том числе, потому что оборвутся контакты между бандами и купленными полицейскими. Всем надолго станет не до меня, а потом выжившие про меня и не вспомнят.

— Так рвешься в бой?

— Как говорят у нас в Эйрстрип Ван, война это мир.

— Слышал.

— Иногда надо убивать, если просто хочешь выжить. Иногда надо очень быстро бежать, чтобы оставаться на месте. Или предложи вариант получше. Убедишь их, чтобы нас не трогали? Чтобы простили Тарана и музей и отказались от ста тысяч за голову.

— Ты в первую встречу не таким резким выглядел.

— У Колоба спроси, какой я.

— Спросил уже.

— И?

— Проехали.

Все посмотрели на Ингрид.

— Я с ним, — простодушно ответила она, кивнула на Уинстона и взмахнула ресницами.

— Девочка, это война, — сказал Студент.

— Хочешь жить вечно?

— Блин. Ты наглухо поехавшая. Тебе в десятом веке жить, а не в двадцатом.

Ингрид улыбнулась, как будто это был комплимент, и она совсем не против жить в десятом веке.

— Ладно, — сказал Студент, — Карта есть?

— Есть, — Уинстон развернул помятую, но еще годную карту.

— Сходняк будет в «Кронверке». На корабле. Он стоит вот тут.

Палец Студента уперся в Кронверкскую набережную между Кронверкским проспектом и Кронверкским мостом.

— Отличный кабак, — сказал Колоб, — Как раз там Болгарин меня на наше дело подписал.

— Фиг подойдешь, тем более, с оружием, —