Шрифт:
Закладка:
Анна смотрит на пышущую жизнью, будто голодные зимы и не сломили ее, Катерину, объясняет, как и что готовить, как ухаживать за профессором Елизаровым, а все мысли, к собственному стыду, только об одном. Гонит от себя навязчивые видения, но представляет эту полную жизни Катерину не рядом с каталкой профессора Елизарова, а на узкой мальчишеской кровати комиссара Елизарова. И сама себе не может признаться, до каких чертиков она ревнует.
«…мой неброшенный!»
Анна. Петроград. Март 1922 года
Последняя ночь.
Вещи собраны. Девочки днем, рыдая, обнимали подросшего жеребенка Норда, скормив ему весь свой хлеб – у Анны не было сил спорить. И весь свой ужин втихомолку отдали подросшему котенку Антипу Третьему, то и дело спрашивали у нее и у Леонида Кирилловича, зачем им ехать? Нельзя ли им остаться? Анне самой так хочется спросить у кого-то, уполномоченного всё в жизни решать, нельзя ли ей остаться? Нельзя ли остаться ей, матери третьей, потерянной и найденной, дочери, жене потерянного и найденного мужа, дочке потерянной и найденной матери? Нельзя ли ей и ее дочкам остаться здесь, в Академическом переулке на Васильевском острове? У людей, которых еще год назад она не знала или боялась до умопомрачения?
У какого вершителя судеб это спросить? И получить ответ – можно!
Но она знает, что нельзя. Она все знает…
Утром уезжать. Поезд с Финляндского вокзала в полдень.
Его нет.
Анна ходит из угла в угол их комнаты. Девочки спят. Она не может ни спать, ни лежать, ни сидеть.
Его нет. Кирилла нет.
Сколько на часах?
Час ночи.
Он не придёт. Он сегодня не придёт.
Три часа ночи.
Ведь так же много раз бывало, когда он, не предупреждая, не приходит домой ночевать, и кто знает, где он? На работе? С другой женщиной?
Половина четвертого.
Так просто и безнадежно понимает Анна – он не придёт.
Сползает по двери комнаты вниз. Сидит на пороге.
Сколько на часах, когда слышится звук дверного замка?
Четыре утра?
Время растянулось до бесконечности.
Мучительные, тянущееся, как дорога в ад, секунды.
Половина пятого?
Откроет дверь в ее комнату? Не откроет?
И сердца стук, пульсирующий в руках и в ушах. Набат. На весь дом, на весь город, на весь мир стук ее сердца.
Не зайдет к ней? И что тогда?
Что тогда делать ей?
Выйти самой? Навязываться? Не дать ему уйти?
Не зайдет? Не зайдет…
И короткий как две точки, совпавший со стуком ее сердца отрывистый стук в дверь их комнаты.
Анна распахивает дверь.
И…
Как с обрыва. Как с ее любимого утеса, расправив руки как крылья, – в море.
Скажи: «Останься!», и я останусь! Забуду, Господи, прости, хотя как это можно простить, забуду даже свою девочку, Машу, рожденную здесь, на Васильевском. Прости, Господи, забуду даже свою девочку Машу! У нее там есть бабушка, есть отец. А мне нужен ты!
Только скажи, останься!
Только скажи!
Только скажи.
Только скажи…
Но все это внутри Анны. Только внутри. Ни слова выговорить вслух она не в силах. Не получается выговорить это голосом.
Руки, губы, лоб, переходящий в бритоголовую бесконечность. Ненавидимую ею столько лет и обожаемую, обцелованную нынче.
На пороге в коридоре, не в силах ждать и терпеть, уже даже не думая, что услышат девочки и Леонид Кириллович. Прямо на пороге. Внутрь. В себя. В себя. И до конца. До внутреннего беззвучного крика: «Не отдам! Не отдам тебя никому! Не отдам тебя! Люблю тебя. Люблю тебя, люблю тебя, больше жизни люблю. Не отдам! Люблю! Не отдам! Только скажи “останься”, только скажи “останься”, только скажи!»
Молчит.
Целует. Истово целует. Входит в нее снова и снова. Как в последний раз. Как страшно звучит теперь это затертое всеми и вся «как в последний раз».
Молчит.
Любит ее снова и снова. И молчит.
И она молчит. Не в силах выговорить одну-единственную фразу вслух. Одну-единственную фразу: «Останови меня». Тысячу раз повторенную в уме: «Останови меня!»
Останови меня! Останови! Меня! Останови!!!
Молчит.
Утро.
Кирилла нет. Прислал за ними машину. Сказал, что билеты и документы «будут прямо к поезду». Не сами же билеты придут, понимает Анна. Ждет его. Всё еще ждет его.
Вокзал. Поезд. Похожий на поезда из прошлой жизни. С вагонами первого класса. Не кочегарка до Ростова. И не тот, на котором она провела в тифозном бреду весь путь до Петрограда. Иностранцы в дорогих пальто и шапках. Отправляющиеся в командировку за границу совслужащие, в пальто дешевых, но все же приличных. Поезд из прошлой жизни. И в прошлую жизнь. Ждет.
Полчаса до отхода поезда.
Нет его. Девочки уже устали вертеться у нее под ногами. Замерзли.
Двадцать минут до отхода поезда.
Ирочка спрашивает, где Кирилл.
– Почему Кирилл не едет с нами?
Пятнадцать минут.
Появляется человек в недорогом, но пристойном пальто и шляпе вместо шапки.
– Ваши билеты, Анна Львовна.
Тринадцать минут.
– Кирилл Леонидович велел устроить вас в вагон и за всем проследить. Идемте. – Помогает зайти и занести их багаж в вагон.
Одиннадцать минут.
Приличное купе. Девочки, сразу же забравшиеся на верхние полки, свешивают оттуда свои головки.
Девять минут.
– Всё в порядке? Могу быть свободен? – спрашивает провожатый.
Анна кивает. Конечно, он может идти. Конечно же, Кирилл не должен появиться при своем сотруднике. И появится, как только тот уйдет.
Семь минут.
«Не навек укоризны взгляд…»
Спустившаяся с верхней полки вниз Олюшка берет ее за руку.
– Всё же будет хорошо.
Шесть минут.
«Не навек свои цепи лелея…»
– Будет, – отвечает Анна.
Пять минут.
«И целуя розги, что в ряд…»
– Всё будет хорошо, – выговаривает она. И не понимает, как сдержаться, не закричать.
Три минуты.
«Переставлены с нервами. Злее…»
Проводник старорежимного вида движется по проходу, вежливо просит провожающих покинуть вагон. Было бы кому покидать!
Две минуты.
«Ненавистней твои зрачки…»
Ждет, до последней секунды ждет. Даже Олюшка замерла, до боли сжала ее руку.
Одна минута.
«В час, когда внезапную гостью…»
Иришка спрыгивает с верхней полки, забирается к ней на колени. Тоже смотрит в окно.
Его нет.
Тридцать секунд.
«Ты на виселицу тоски…»
Анна, не в силах ждать, пересаживает дочку на другую полку, поднимается, вытягивая шею, смотрит в окно.
