— О, — задумалась Жанетт, — ты дурак, Герб, но он все равно гадина. На их семейном жаргоне «гадина» означает любого, кто устраивает гадости.

— Я не дал себя в обиду.

— Все равно, будь всегда наготове, на всякий случай.

Герб выглядывает в окно в сторону дома Смита.

— Слишком близко, чтобы бросать гранату.

— Главное, чтоб они не узнали, кто бросил.

— Ладно, — успокаивается Герб, — мы не будем в них бросать.

— Конечно, мы просто хотим иметь про запас гранату. Да, есть еще новости.

— Жанетт рассказывает о старике Трайзере, которого повысили и теперь он будет счастлив поквитаться со Смитти.

— Оставь его, Жанетт, у него простатит.

— Откуда ты знаешь? Он сказал?

— Нет, сам узнал. — Герб добавляет: — Еще и геморрой.

— Боже, я подразню Тилли.

— Ты самая злобная женщина, которую я знаю. — Они обидели моего маленького мальчика, а я буду им молчать?

— Она будет думать, что это я разболтал.

— Она не будет знать, откуда это пошло. Я устрою все так, что не подкопаешься. Мы ведь с тобой два сапога пара. Вот.

Герб крутит бокал и смотрит, как перемешивается виски.

— Смитти упоминал сегодня о сапогах.

Он рассказывает о покупке Тилли и о том, что по словам Смитти скоро дети не будут знать своих отцов.

— Тебя это волнует? — Жанетт вскидывает головку.

— Немного.

— Забудь об этом. Ты мыслишь по-старинке. Кто мы? Мы, папочка, новые люди. Да, Карин и Дейв растут без отца, такого, знаешь, большого толстого патриарха и без ласковой матери и без всего этого сюсюканья, которое описывают в книгах.

— Представь только: «История моей жизни», автор Карин Рейл. Когда я была вот такой маленькой, у меня не было мамочки и папочки, как у всех деток. Вместо них у меня был Комитет.

— По крайней мере у них есть дом, еда, одежда, их любят, что — этого мало?

— Да, но мне жаль образа отца-патриарха.

Жанетт треплет Герба по щеке:

— Я могла бы в это поверить, если бы ты в душе чувствовал действительно таким. А ты ведь уже уверен, что будешь и в этом Комитете, не так ли? Идем спать.

— Что ты имеешь в виду?

— Спать идем!

Чарли Джонс столкнулся с Филосом у кабинета Милвиса. Видно, Филос сюда и направлялся.

— Ну как?

— Потрясающе, — ответил Чарли, — просто фантастика. — Тут он искоса взглянул на Филоса и добавил: — Думаю, что у тебя иное мнение.

— Ты хочешь узнать больше? Или на первый раз довольно? Тебе надо опять поспать?

— О, нет, теперь можно не спать до ночи. — Слово «ночь» здесь тоже имело не больший смысл, чем слова «мужчина» и «женщина». Чарли пояснил: Ночь — это когда темно.

— А когда становится темно?

— Ты знаешь. Солнце садится, появляются луна, звезды.

— Темно не становится.

— Как нет, о чем ты говоришь? Земля ведь все еще вращается, не так ли?

— О, теперь я понимаю. Да, наверное, там становится темно, но на Лидоме светло.

— Так что, Лидом находится под землей?

Филос склонил голову на сторону.

— На этот вопрос нельзя ответить ни да, ни нет.

Чарли посмотрел вдоль коридора на одно из окон, за которым сияло ясное серебристое небо.

— Почему?

— Лучше спроси об этом Сиеса. Он объяснит тебе лучше, чем я. Чарли не смог удержаться от смеха, и в ответ на недоумевающий взгляд Филоса пояснил:

— Когда я с тобой, объяснить может Милвис. Когда я с Милвисом, он отсылает за ответом к тебе. А ты направляешь меня к Сиесу.

— А по каким вопросам Милвис представил меня как специалиста?

— Он не уточнял, просто подразумевалось, что ты знаешь все об истории Лидома. Еще он говорил… дай вспомнить. Да, что ты знаешь, когда остановиться при рассказе. Да, именно так; он говорил, что ты знаешь, когда остановиться, так как не в его правилах утаивать информацию.

Тут Чарли во второй раз увидел, как по смуглому загадочному лицу Филоса пробегает тень.

— Но зато это в моих правилах.

— О, послушай, — взволновался Чарли, — может, я неправильно его понял. Я мог что-нибудь пропустить. Ради бога, я не хочу стать источником конфликта между…

— Пожалуйста, — ровным голосом ответил Филос, — я знаю, что он имел в виду, ты ничего плохого не сделал. Это единственный вопрос на Лидоме, который не имеет к тебе ни малейшего отношения.

— Имеет, имеет! Милвис заявил, что начало жизни на Лидоме как-то связано с исчезновением хомо сапиенс, а именно это я и хочу выяснить до конца. Конечно же, это имеет прямое отношение ко мне.

Они уже двинулись вперед, но теперь Филос остановился и положил руки на плечи Чарли.

— Чарли Джонс, я искренне прошу извинить меня. Мы оба — мы все неправы. Но все в порядке. Ты не имеешь никакого отношения к этим разногласиям. Давай, оставим это, я вел себя неправильно. Забудем о моих чувствах и проблемах.

Чарли ничего не оставалось, как схитрить.

— Что, так мне и не узнать все о Лидоме? — После чего рассмеялся и успокоил Филоса, сказав, что все в порядке и что он забудет инцидент.

Но он не собирался его забывать.

В постели Герб неожиданно продолжил разговор:

— Но Маргарет не любит нас.

Уже успокоившаяся, Жанетт отвечает:

— Бросим в нее гранату. Давай спать. Какая Маргарет?

— Мид. Маргарет Мид — антрополог, у которой та статья, что я рассказывал.

— Почему она не любит нас?

— Она говорит, что мальчик растет, желая быть похожим на своего отца. Если его отец все обеспечивает, уделяет ему внимание, да еще может сделать все в доме — мыть посуду, выносить мусор, вести хозяйство не хуже жены то ребенок вырастает напичканным витаминами, добрыми чувствами, сам становится добытчиком, любит детей, и все такое.

— Что же в этом плохого?

— Она утверждает, что из таких районов, как Бегония Драйв, не могут выйти авантюристы, путешественники и артисты.

Помолчав, Жанетт не выдерживает:

— Пусть твоя Маргарет карабкается сама на Аннапурну и там нарисует себе картину. Я уже говорила тебе: теперь новое время и мы новые люди. Мы создаем сейчас новый вид людей, которые не зацикливаются на том, что отец вечно навеселе, а мать прыгает в постель с сантехником. Мы воспитываем новое поколение, которое будет любить то, что имеет, и не станет терять время, сводя счеты с остальными. Перестань умничать, моя радость, тебе это вредно.

— Знаешь, — изумился Герб, — точно то же сказал мне Смитти. Герб смеется. — Ты говоришь мне это, чтобы успокоить