Шрифт:
Закладка:
Но мать не интересовали рассуждения деда о непривычных для него особенностях партизанской войны. Для нее важнее было узнать лишь то, что в Почкалку война может нагрянуть гораздо скорее, чем в Гуселетово. Этого она по своей наивности никак не ожидала. Сам того не сознавая, дед так омрачил ей возвращение в родной дом, что она сразу же примолкла и приуныла. За ужином, когда дед приступил к расспросам о нашей жизни на чужой стороне, она отвечала неохотно, с явной досадой, что было верным признаком нарастающего в ней раздражения.
А утром дед, не говоря никому ни слова, запряг коня в рыдван и сказал мне:
— Поедем-ка, Мишенька, в гости.
— А к кому?
— Да ко всей родне.
— А зачем?
— Тебя показать охота.
Я думал, что дедушка, как всегда, шутит, но он повез меня сначала к крестному и крестной, которые жили на нашей улице, а потом в центр села, к тетке Анне. То у одних, то у других ворот, иногда даже поднимаясь в телеге на ноги, он кричал:
— Встречайте, внука привез!
Мне было стыдно, что дедушка показывает меня на селе, как медвежонка. Тем более что все родные и знакомые, скорее всего вынужденно, чтобы потрафить его причуде, отмечали во мне разные зримые и незримые достоинства.
— Вот доживу, оженю его, и тогда мы заживем! — говорил дедушка на прощание почти всем, у кого мы побывали в тот день.
У него было несколько внуков — ото всех дочерей. Но меня, как выросшего в его доме, он выделял среди всех, совершенно не желая скрывать своей привязанности. Только со мной — я это точно знал — он действительно связывал свои планы на будущее.
Когда мы вернулись домой, мать была в полном расстройстве. Затея деда ее совсем доконала. Не подозревая этого, дед начал было хвастаться тем, какое впечатление произвело на все село появление его любимейшего внука, но мать его оборвала:
— И хватило у тебя ума ездить с ним по всему селу? Теперь все село знает, что мы здесь! Как придут белые, так кто-нибудь и донесет! Попали мы из огня да в полымя!..
Она уже раскаивалась, что уехала из Гуселетова.
IV
Однажды дедушка вернулся из своей разведки гораздо раньше обычного, чем-то встревоженный и взъерошенный, как воробей перед непогодой. Это удивило всю семью. Дедушка молчком сходил в кладовку и явился оттуда с запыленным портретом генерала Скобелева. Обтерев его тряпицей, начал пристраивать на прежнем месте в горнице.
— Ты что молчишь, дед? — встревожилась и бабушка.
— Не мешай. Чего тут говорить?
— Неужто белые пришли?
— Припожаловали, черти б их взяли!
Только когда генерал Скобелев после длительного изгнания вновь победно осматривал горницу, дедушка с облегчением присел у стола и рассказал:
— Своими глазами видел. Не успел дойти до сборни, гляжу — там их полно, а со степи еще идут подводы. Со станции, с Поспелихи.
Едва услышав о белых, мать онемела и побледнела. Она беспомощно стояла среди горницы, боясь сделать шаг или сказать слово. Каждую секунду я ждал ее крика. Но она и крикнуть не смогла, а лишь тихонько заплакала:
— Побьют же нас…
— Защитит! — уверенно ответил дед, кивая на портрет генерала.
— Где уж тут…
— А вот слез чтоб не было! — построжел дед. — Я всем соседям накажу — нехай сказывают, что зять на войне сгиб без всякой вести. Там многие сгибли. Поверят. А вот слезам они не поверят.
— Да ты сядь, сядь, — захлопотала бабушка около моей матери. — Народ у нас тут хороший, никто зря не брякнет.
— Может, они еще и не дойдут до нашей улицы, — сказал дед. — Чего им сюда, под бор, забираться? Им в селе хватит места.
— Там кто-нибудь и докажет. Все видели.
— А я вот сейчас схожу в село да и пущу слух, что вы обратно подались в свои Собачьи Ямки, — ответил дед. — А заодно и разведаю, много ли их пришло. Если немного — на наши улицы не будут ставить на постой.
Но и мать, и бабушка решительно запротестовали против того, чтобы дед уходил из дома. Он пошумел, поносился по горнице, но вынужден был смириться и, возвратись на свое место, вдруг заявил:
— Придется барана зарезать.
— Петухи еще есть, — напомнила бабушка.
— На всякий случай. Они прожорливы.
— Сам же сказал, что к нам, может, и не придут!
— А если все ж таки заявятся? Им сразу жратву подавай! Ублажай! И ничего не поделаешь — будешь ублажать. Да что тут зря толковать! Где нож?
Едва дед успел освежевать баранью тушку, как Найда, вертевшаяся около него в ожидании свежатины, с заливистым лаем бросилась к дворовым воротам. Невзрачная рыжая собачонка, она была невероятно заботливой, сторожкой, ласковой с хозяевами и очень злой с чужими людьми, особенно на хозяйском дворе.
— Пришли, — догадался дедушка. — Чуяло мое сердце.
Надо было идти к воротам или по крайней мере отозвать Найду, но дедушка, будто оглохнув, лишь торопливее заработал ножом: бессознательно оттягивал встречу с беляками. Спохватился он, но поздно.
В калитку вошел усатый белогвардейский офицер и, пинком сапога отбросив Найду, дал дорогу двум другим, — вероятно, это был квартирьер, разводивший офицеров на постой. Но Найда, озлобившись до хрипоты, не слыша дедушкина зова, вновь бросилась на усача. Тогда он выхватил наган и выстрелил.
Собачонка завертелась на земле с пронзительным плачущим лаем, потом вскочила на ноги и, жалобно скуля, из последних сил бросилась к предамбарью, под которым жила. Но заползти туда уже не смогла.
— Что ж это получается, господа офицеры? — заговорил дед сумрачно, остановившись в смятении посреди двора. — Зачем же собачку мою порешили? Нехорошо. Она тоже на службе.
— Убери нож! — крикнул ему усач.
— Я не разбойник, — резонно заметил дед.
— А ну, поговори!
— Я бы ее привязал…
— Брось нож и показывай дом!
— Боитесь, — заключил дед.
— Я тебе, дед, заткну горло, слышишь?
— Да оставьте вы его, — заступился за деда один из офицеров, приведенных на постой. — Вы что, хозяин, кажется, барана зарезали? — заговорил он с дедом, стараясь установить с ним добрые отношения с первой встречи.
— Да вот, стало быть… — Дедушка замялся от стыда за свое вранье. — Хотел, как людям, угодить. Да-а…
Только
