– Выходите подобру, Верлингер, иначе я возьму замок штурмом! Сегодня же я обложу его, уже к ночи тут у меня будет две сотни людей, а завтра к полудню я притащу сюда пушки. День, может два, и я пробью проломы в стенах или выбью ворота, войду, схвачу вас и повешу! Повешу как убийцу, как поганого вора или конокрада, вон на том дереве! – Кавалер указал рукой на ближайшее дерево, весьма кривое и уродливое. – А если вы выйдете сами, обещаю передать вас суду города Малена, где было совершено злодеяние, где был убит честнейший из людей, которого я знал, кавалер фон Клаузевиц. А замок ваш, если не откроете ворота… разграблю и спалю к чертовой матери, что вашему роду будет большим позором.

Волкову было не очень-то удобно, сидя на коне, смотреть вверх, доспех и шлем ограничивали видимость, но это он увидел: прямо на фоне неба, рядом с зубцом башни, появилась дуга арбалета.

– Арбалет! – тут же крикнул Максимилиан за его спиной.

«Ах ты, старый черт!» За себя кавалер ни секунды не волновался, доспех его был прекрасен, но вот разбойник и так слаб. Чтобы Верлингер не убил свидетеля, кавалер дернул за цепь, подтягивая бриганта к себе поближе, да еще и коня развернул так, чтобы собой и конем закрыть свидетеля. «Коня не погуби мне, мерзавец!» Кавалер злился, думая, что конь без всяких натяжек стоит сто талеров. Очень будет жалко потерять коня или лечить его потом.

Но ничего не произошло. Только сверху послышался молодой голос, голос сильного человека, чистый и без всякого карканья:

– Эшбахт, нет нужды для войны. Я открываю ворота.

Волков, все еще прикрывая собой бриганта, поднял голову, он ничего не мог толком разглядеть, так как смотрел вверх, почти на солнце, но он и так знал, что там наверху, на башне, стоял сам Адольф Фридрих Балль, барон фон Дениц.

Глава 41

На всякий случай Волков велел Ежу увести бриганта подальше, а сам стал ждать. И слушать. На башне говорили, вернее, спорили, едва не переходя на крик, но через шлем и подшлемник слов кавалер разобрать не мог. Барон разошелся во мнении со стариком – вот и все, что понял из этого жаркого разговора Волков.

Потом все стихло. Волков уже начал думать, что придется все-таки брать замок штурмом, как наконец грохнул засов, и старые створки поползли в стороны. В темноте башни поначалу проявилось светлое пятно, и из ворот вышел сам барон. Именно вышел, а не выехал на коне. Он был в простой белой рубахе и темных панталонах, даже чулок на нем не было, лишь туфли на босу ногу, словно он прогуливался по двору своего замка или шел из покоев в покои. Только сейчас, когда на бароне было мало одежды, кавалер понял, насколько тот хорошо сложен, да еще и красив. Именно красив той мрачной мужской красотой, которая характеризуется разворотом широких плеч и грубоватыми, но правильными чертами лица. Этот записной турнирный боец, завсегдатай балов и пиров, был на удивление хорош собой и статью, и челом.

– Какой же вы упорный человек, Эшбахт, – подойдя ближе, сказал барон, притом не протянул руки для рукопожатия, хотя раньше при встрече протягивал. – Своим неотступным упрямством довели моего дядю до греха. А ведь он честный и добрый человек.

Говорил барон с усмешкой, даже игриво, словно все было для него забавой. А Волков даже обрадовался, что барон не протянул руки для рукопожатия, не то генералу пришлось бы рыцарскую руку отвергнуть.

– Ваш дядя – убийца, – сказал кавалер строго, он не собирался слезать с коня, так и разговаривал с фон Деницем сверху, ничуть не заботясь о вежливости. – Смерть прекрасного человека кавалера фон Клаузевица – это заслуга вашего дядюшки.

– Нет, не его, – вдруг заявил фон Дениц.

– Будете оспаривать? Глупо. У меня есть свидетель, и ему я доверяю больше, чем вам.

– Нет, оспаривать не буду, но в смерти вашего рыцаря я и вы виноваты больше, чем мой добрый дядюшка, – произнес барон и, прежде чем Волков успел возразить, пояснил: – Вы – своей глупой настойчивостью, а я – тем, что попросил дядю убрать вас от меня. Вот так все и сложилось.

– Вижу я, что вы очень хладнокровный человек, – заметил кавалер. Он не знал даже, с чего начать, ведь вопросов у него было много. Наконец задал первый: – Это вы убили монаха, того, что жил в пустоши, между моими и вашими владениями?

Тут барон повернулся к Максимилиану, который внимательно слушал их разговор, и, дружелюбно улыбаясь ему, произнес:

– А я вас хорошо помню, мой молодой друг, даже лучше, чем вы думаете.

Прапорщик растерялся, как ребенок, он не знал, что ответить, и посмотрел на кавалера словно ища помощи. Но и Волков не нашелся что сказать, и барон продолжил:

– Молодой господин, не могли бы вы дать нам с кавалером возможность побеседовать наедине?

Максимилиан опять посмотрел на Волкова: мол, что мне делать?

– Прапорщик, оставьте нас, – велел генерал.

– О! Вы уже прапорщик! – удивился барон. – Как летит время! Кажется, недавно вы сидели на дереве, и от вас, уж простите меня, попахивало страхом и мочой, и вдруг вы уже прапорщик.

Теперь Максимален взглянул на барона уже зло, от первой озадаченности и следа не осталось. Волков побоялся, что он разговорчивого барона и мечом может рубануть, но юноша выполнил распоряжение генерала и отъехал от них.

– Ну, – продолжал Волков, – это вы убили святого человека? Отшельника.

– Святого человека? – как-то странно переспросил фон Дениц. Как будто поначалу не понял, о ком говорит кавалер. А потом согласился: – Ах да, это я его убил.

– Он знал, кто вы? Он знал, что вы… – Волков был из тех людей, которые могут легко сказать в лицо человеку, что думают о нем, но тут отчего-то постеснялся закончить речь.

– Что я зверь? – договорил за него барон. – Да, он это прекрасно знал. А как вы, Эшбахт, догадались, что он знал?

– Может, из-за того, что он тут жил и все видел, а может, из-за клетки, в которой он от вас прятался.

– Прятался от меня? – Барон ухмылялся. – Нет-нет, он в ней прятался не от меня.

– А от кого же? – Волков вдруг подумал о том, что барон не единственный в округе зверь. От этой мысли ему стало не по себе. «Неужели придется еще кого-то