глазами могут определить сорт любимого вина или пива, которое нельзя спутать ни с каким другим. Стиль Лавкрафта изобилует неповторимыми сравнениями, речевыми оборотами — его нельзя скопировать, как и стиль любого неповторимого писателя.

Пока хозяин читал, мне как будто бы удалось немного вздремнуть. И мне предвиделось, будто разбушевавшийся океан обрушивает волны прямо на маленький особняк: падают стены — и вода утаскивает за собой в пучину мебель, предметы домашнего обихода и прочую мелочь. И словно, уже на опустевшем берегу, появляется хлзяин дома, которого уже нет и спокойно произносит:

— Я не умер. Такие люди — бессмертны. Мы можем появиться, потом исчезнуть, потом — снова появиться. Но мы — не умираем. Не можем умереть…

Я встрепенулся и пришёл в себя: свет по-прежнему горел в комнате; хозяин читал, отчётливо произнося слова и умно выделяя мысли, которые, по его мнению, могли меня заинтересовать; ветер за окном свистел уже не так жестоко. Я припомнил всё случившееся за сегодняшнюю ночь, улыбнулся — и стал слушать дальше…

Чтение продолжалось около двух с половиной часов; шторы на окнах понемногу заалели, когда хозяин дома дочитал последнюю страницу и положил её на стол.

— Ну, и что вы можете сказать об услышанном? — обратился он ко мне. — Ваше мнение особенно ценно, потому что вы мой первый слушатель да ещё знаток Лавкрафта впридачу…

Я сцепил кисти рук на животе:

— Замечательно, мистер… Говард, — на секунду мой голос осёкся, я чуть было не назвал хозяина дома знаменитой фамилией. — Вот если напечатать бы это для более широкой публики…

Мой собеседник опять улыбнулся своей чарующей улыбкой:

— Напечатать? Теперь? И, конечно же, под фамилией «Лавкрафт»?! Нет, молодой человек, это превесело! Неужели кто-нибудь этому поверит? Ведь даже ни в одном из своих писем писатель не упоминает о том, что начал работу над произведениями с такими названиями или закончил их.

— Но ведь стиль…

— Да, стиль, конечно, за десятилетия не очень изменился — всё те же точки и запятые, что и раньше, — хозяин, поднявшись, взял со стола чернильную авторучку, и присев к столу, стал что-то писать на последней, чистой странице одного из произведений. — Мне они не нужны — ведь я их уже написал, а вам, может статься, они когда-нибудь понадобятся… например, в виде памяти о нашем знакомстве.

Он закончил писать и пододвинул лист ко мне. Моё сердце забилось сильнее.

— На добрую и вечную память. Моему другу — в час, когда мы расстаёмся. Искренне ваш, Г. Ф. Лавкрафт, — прочитал я вслух.

Дыхание моё прервалось; на лбу (это было весьма ощутимо) выступили капельки пота.

— Да, на добрую и вечную память, — повторил хозяин дома, чиркнув спичкой о коробку.

Секундой спустя по комнате снова плавали успокаивающие клубы табачного дыма.

— Но, чёрт возьми! — воскликнул я. — Ведь мне никто не поверит!

— А-а, вас уже успела прельстить мысль поделиться подробностями сегодняшней ночи со своими знакомыми? Конечно, в ответ на ваши рассказы о личной встрече с писателем после «смерти», друзья посоветуют вам поменьше читать Лавкрафта, — улыбаясь произнёс мой собеседник, попыхивая трубочкой. — Но если вы всё-таки хотите опубликовать мои работы — то что вам мешает сделать это под своим именем? Я, во всяком случае, даю вам на это со своей стороны полное и неоспоримое право.

Внезапно я припомнил своё забытие во время чтения. Что могло значить это видение или сон? Передо мной снова предстала картина рухнувшего под напором воды особняка — и я сказал об этом своему собеседнику.

Он заинтересовался:

— Говорите, дом смыло океаном?.. Только фундамент остался?.. Ничего страшного, молодой человек — вы наблюдали прошлое… Это мне никак не грозит — ведь я снова исчезну в Царстве Ктулу, который пока не пробудился; и кто знает, когда я появлюсь на земле в следующий раз…

Стук в дверь прервал его речь и в комнату вошла женщина:

— Говард, ты опять не спал всю ночь! Доброе утро, молодой человек… Ну, разве так можно?

— Доброе утро, уважаемая миссис Грин… или Лавкрафт? — слова эти выскочили из меня неожиданно, непроизвольно, но так естественно, как если бы «доброе утро», предназначалось моей матери. Вошедшая любопытствующе посмотрела на меня, переводя вопросительный взгляд на мужа.

Мистер Говард лишь успокаивающе положил руку ей на плечо:

— Молодому человеку всё известно, Соня. Видишь, как оказывается, мои произведения ещё пользуются спросом у людей конца XX столетия!

Женщина улыбнулась и грациозно провела рукой по волосам:

— Солнце уже поднялось и я хотела пригласить вас к завтраку. Поэтому милости прошу — извольте оба спуститься вниз.

Она сделала несколько шагов к двери; затем, остановившись, ещё раз с улыбкой осмотрела нас — и тихо удалилась.

Мистер Говард улыбнулся ей вслед и сказал:

— Соня — замечательная женщина и жена, но всё-таки она решила оставить свою фамилию.

— Но ваша, мистер… Мне казалось, что ничего не может быть лучше «Силы Любви»[266]! Я, признаться, сперва даже не мог предположить, как с такой фамилией можно писать «чёную мистику», но теперь вижу, что в самый раз! Только Мастеру Любви дано быть классиком своего жанра! — выпалил я на едином дыхании. Хозяин дома собрал листы листы рукописей по-порядку и подал мне:

— Надеюсь, вы сохраните их, мой друг?

— С этой минуты у меня нет ничего дороже! — воскликнул я, складывая листы вдвое и пряча за пазуху. — Завтра же эти произведения станут известны моим друзьям!

— Тогда можете приготовиться к тому, что они посчитают вас по меньшей мере фантазёром, — мистер Говард одёрнул на себе халат и поправил пояс. — Что ж, тогда, как сказала Соня, прошу вас спуститься вниз!

Завтрак прошёл превосходно; мы втроём сидели возле камина и разговаривали. Я поинтересовался, почему же мой гостеприимный хозяин «добровольно ушёл из жизни»? почему он сделал это в тот момент, когда его популярность начала стремительно подниматься вверх? Он немедленно вскинул на меня свои умные, проницательные глаза:

— Одиночество, молодой человек! Мне его просто не хватало: вот и все причины моего удаления из общества мне подобных.

— Но ведь Лавкрафт был и так слишком одинок — он никогда никого не принимал; никто и никогда не видел его на улицах; говорят даже, что он даже заколотил досками окна в собственном доме, чтобы не общаться с Солнцем! Неужели и этого было мало? — не удержался я.

— Наверное, мало, — хозяин особняка переглянулся с женой. — А что касается славы, поклонников — да будет вам известно, молодой человек, что слава способна развратить какой угодно талант, если человек ей поддастся. Ну, скажите мне: разве можно что-либо