Шрифт:
Закладка:
По мнению Мо Яня, его роман «Страна вина» (СПб., 2012) должен понравиться российским читателям, раз уж им нравится «Мастер и Маргарита», но если у Булгакова все с первых же строк искрится и сверкает, то у Мо Яня роман начинается просто и мрачновато: «Следователь по особо важным делам провинциальной прокуратуры Дин Гоуэр трясся в кабине угольного грузовика». Колдобины, грязь, пот, забитая грузовиками и повозками дорога, хорошенькая, но хамоватая шоферица, к которой он тщетно пытается подъехать, шахта, на территорию которой герою удается попасть лишь с помощью игрушечного револьвера (но у него есть и настоящий пистолет), да еще и выдав себя за нового директора. Этот не слишком молодой и не очень счастливый мужчина, терзаемый сверх всего еще и неотступным геморроем, приехал расследовать анонимный «сигнал», что местная партийно-хозяйственная элита, «ганьбу», наслаждается блюдами из специально выращиваемых в бедных семьях младенцев.
Поскольку в аннотации роман представлен сатирой, сразу вспоминается «Скромное предложение» Джонатана Свифта, как бороться с голодом в Ирландии: «Маленький здоровый годовалый младенец, за которым был надлежащий уход, представляет собою в высшей степени восхитительное, питательное и полезное для здоровья кушанье, независимо от того, приготовлено оно в тушеном, жареном, печеном или вареном виде». Однако по ходу чтения нарастает не сарказм, но абсурд, отдающий скорее Сорокиным, чем Булгаковым, – разве что его «Дьяволиадой». Это не блистательный абсурд Ионеско и не педантичный абсурд Кафки, это просто нагромождение и не забавных, и не зловещих нелепостей.
Практически с проходной героя начинают подобострастно, но неотвязно угощать вином, коим славится здешняя провинция… Однако мрачноватая история угрюмого следователя скоро начинает перемежаться курсивами – письмами восторженного кандидата виноведения Ли Идоу к писателю по имени Мо Янь, автору образцового романа «Красный гаолян». (В Европе прогремел одноименный фильм по сценарию того же Мо Яня – китайская версия советского фильма «Она защищает Родину» в экспортном варианте: лобовой символизм Довженко маскируется грубым этнографизмом Пазолини и размахом Бертолуччи – и таки впечатляет.) Письма прелестны простодушным бахвальством «ученика», ищущего покровительства и попутно выкладывающего всю подноготную о своих семейных и служебных делах, и тонкой иронией «учителя». Эти письма лучшее, что есть в книге.
«Ученик» просит «учителя» пристроить в журнал – скажем, «Гражданская литература» (в романе то и дело иронически обыгрываются пропагандистские штампы: «слияние труда с искусством», «настоящий материалист ничего не боится») – прилагаемые к каждому письму истории, благодаря которым мало-помалу начинает пробиваться догадка, что именно виновед, воодушевляемый винными парами, и сочиняет историю про пожирателей младенцев, кои (пожиратели) за пределами курсива всячески преследуют мрачного следователя, уверяя его при этом, что поедаемые младенцы не настоящие, они всего лишь шедевры кулинарной скульптуры. Курсивный же Мо Янь жалуется, что не знает, как ему поступить со следователем, о котором он пишет, но я не стану разбирать по косточкам все эти переклички, чтобы, во-первых, не посягать на галлюциногенность, а во-вторых, чтобы не нарушить завета курсивного Мо Яня: не нужно принимать все всерьез.
Поэтому я, немолодой бюджетник, не стану принимать всерьез ни писателя Мо Яня, под конец книги выбравшегося из курсива в основной текст и приехавшего в гости к сочинителю-виноделу, ни следователя, в конце концов утонувшего в выгребной яме, «где жиденькой жижей выбраживало все съеденное и выпитое во время пьянки, а потом выблеванное жителями Цзюго; там же скапливались их испражнения и плавали использованные вздувшиеся презервативы и прочая грязь, какую только можно себе представить». Но я представлять ее не буду, я и так не понимаю, почему я принял всерьез эту книгу и зачем потратил на нее полмесяца коротеньких свободных вечеров? Ведь живу-то я более чем всерьез, и развлечения только напоминают мне о бессмысленно уходящих часах, я хочу в книге увидеть себя. Пусть с другим разрезом глаз, в другой стране и в другую эпоху, но я каким-то образом хочу почувствовать, что и моя жизнь достойна быть отраженной в литературе, быть воспетой – пусть не наравне с Ромео и Джульеттой, Григорием и Аксиньей, пусть на десятом, тысячном плане, но я хочу почувствовать, что я хоть микроскопически, а все-таки существую для вечности! Пусть не я лично, – все, что я люблю и ненавижу, чего страшусь и о чем мечтаю, это тоже я.
А в «Стране вина», равно как и во всех книгах последних нобелиатов, которые я неделя за неделей читал с нарастающим унынием, меня просто нет!
Как же так оказалось, что меня в моем собственном государстве вытеснили из идеального мира?.. На что мне тогда и государство, чья главная миссия в этом и заключается – служить связи с вечностью, хранить наследственные образы и символы, остальное-то в своей жизни я и без него сумею устроить. Что нужно защищать природу, ему хотя бы теоретически известно, а о том, что нужно защищать литературу, то зеркало, в котором люди могут увидеть свой образ в вечности, – об этом оно, похоже, даже не догадывается. Но раз уж случилось это, возможно, непоправимое бедствие, раз уж литература превратилась в товар и теперь книги продавливаются в бессмертие деньгами, рекламой, брендами, то нужно с этим бороться хотя бы при помощи антимонопольного законодательства! Это что, честная конкуренция, когда одного писателя продавливает паровоз, а другого только разрозненные ценители, чудом расслышавшие голос своего любимца сквозь хор паровозных свистков?
Если уж галлюциногенность такая большая ценность, то я могу назвать только у нас в Петербурге несколько написанных за последние годы книг, проникнутых мощным фантасмагорическим началом. И пусть даже Мо Янь заслуживает большего внимания – но не в сто же, не в тысячу же раз! Вы читали или хотя бы слышали о тех книгах, которые я сейчас перечислю?
Николай Крыщук, «Ваша жизнь больше не прекрасна» (М., 2012). В воскресное утро герой понял, что умер, но за свидетельством о смерти ему приходится отправиться самому. К тому же отец героя в свое время бесследно исчез, и с тех пор его страшит посмертная анонимность. Поэтому в справочке он нуждается кровно. А тут еще по неизвестным ему причинам героя начинают преследовать то ли менты, то ли фээсбэшники, то ли какие-то демонические силы…
Словом, галлюциногенность цветет пышным цветом, но при этом масса ума, пластичности, и – и все это
