"Добыть себѣ относительную общественную свободу русскимъ трудно не потому только, что въ русской природѣ есть пассивность и подавленность, но и потому, что русскій духъ жаждетъ абсолютной Божественной свободы".

"Русскіе постоянно находятся въ рабствѣ въ среднемъ и въ относительномъ и оправдываютъ это тѣмъ, что въ окончательномъ и абсолютномъ они свободны".

"Для Россіи представляетъ большую опасность увлеченіе органически-народными идеалами, идеализаціей старой русской стихійности, стараго русскаго уклада народной жизни, упоеннаго натуральными свойствами русскаго характера. Такая идеализація имѣетъ фатальный уклонъ въ сторону реакціоннаго мракобѣсія. Мистикѣ народной стихіи должна быть противопоставлена мистика духа, проходящаго черезъ культуру. Пьяной и темной дикости въ Россіи должна быть противопоставлена воля къ культурѣ, къ самодисциплинѣ, къ оформленію стихіи мужественнымъ сознаніемъ".

"Въ русской стихіи есть вражда къ культурѣ. И вражда эта получила у насъ разныя формы идеологическихъ оправданій. Эти идеологическія оправданія часто бывали фальшивыми. Но одно вѣрно. Подлинно есть въ русскомъ духѣ устремленность къ крайнему и предѣльному. А путь культуры – средній путь. И для судьбы Россіи самый жизненный вопросъ – сумѣетъ ли она себя дисциплинировать для культуры, сохранивъ всё свое своеобразіе, всю независимость своего духа".

"Россія – страна культурно отсталая. Это фактъ неоспоримый. Въ Россіи много варварской тьмы, въ ней бурлитъ темная, хаотическая стихія Востока. Отсталость Россіи должна быть преодолена творческой активностью, культурнымъ развитіемъ".

"К. Леонтьевъ говоритъ, что русскій человѣкъ можетъ быть святымъ, но не можетъ быть честнымъ. Честность – западноевропейскій идеалъ. Русскій идеалъ – святость. Въ формулѣ К. Леонтьева есть нѣкоторое эстетическое преувеличеніе, но есть въ ней и несомнѣнная истина, въ ней ставится очень интересная проблема русской народной психологіи. У русскаго человѣка недостаточно сильно сознаніе того, что честность обязательна для каждаго человѣка, что она связана съ честью человѣка, что она формируетъ личность".

"Нравственная самодисциплина личности никогда у насъ не разсматривалась какъ самостоятельная и высшая задача. Въ нашей исторіи отсутствовало рыцарское начало, и это было неблагопріятно для развитія и для выработки личности. Русскій человѣкъ не ставилъ себѣ задачей выработать и дисциплинировать личность, онъ слишкомъ склоненъ былъ полагаться на то, что органическій коллективъ, къ которому онъ принадлежитъ, за него всё сдѣлаетъ для его нравственнаго здоровья".

"Многое въ складѣ нашей общественной и народной психологіи наводитъ на печальныя размышленія. И однимъ изъ самыхъ печальныхъ фактовъ нужно признать равнодушіе къ идеямъ и идейному творчеству, идейную отсталость широкихъ слоевъ русской интеллигенціи. Въ этомъ обнаруживается вялость и инертность мысли, нелюбовь къ мысли, невѣріе въ мысль".

Въ «Русской идеѣ» (и въ другихъ его трудахъ) у Бердяева есть и иныя по характеру идеи: «Нѣмцы давно уже построили теорію, что русскій народъ – народъ женственный и душевный въ противоположность мужественному и духовному нѣмецкому народу. Мужественный духъ нѣмецкаго народа долженъ овладѣть женственной душой русскаго народа. Съ этой теоріей связывалась и соотвѣтственная практика. Вся теорія построена для оправданія германскаго имперіализма и германской воли къ могуществу. Въ дѣйствительности русскій народъ всегда былъ способенъ къ проявленію большой мужественности, и онъ это докажетъ и доказалъ уже германскому народу. Въ нёмъ было богатырское начало. Русскія исканія носятъ не душевный, а духовный характеръ. Всякій народъ долженъ быть мужѣ-женственнымъ, въ нёмъ должно быть соединеніе двухъ началъ. Вѣрнѣе, что въ германскомъ народѣ есть преобладаніе мужественнаго начала, но это скорѣе уродство, чѣмъ качество, и это до добра не доводитъ. Эти сужденія имѣютъ, конечно, ограничительное значеніе. Въ эпоху нѣмецкаго романтизма проявилось и женственное начало. Но вѣрно, что германская и русская идеи – противоположны. Германская идея есть идея господства, преобладанія, могущества; русская же идея есть идея коммюнотарности и братства людей и народовъ. Въ Германіи всегда былъ рѣзкій дуализмъ между ея государствомъ и милитаристическимъ и завоевательнымъ духомъ и ея духовной культурой, огромной свободой ея мысли. Русскіе очень много получили отъ германской духовной культуры, особенно отъ ея великой философіи, но германское государство есть историческій врагъ Россіи. Въ самой германской мысли есть элементъ, намъ враждебный, особенно въ Гегелѣ, въ Ницше и, какъ это ни странно, въ Марксѣ. Мы должны желать братскихъ отношеній съ германскимъ народомъ, который сотворилъ много великаго, но при условіи его отказа отъ воли къ могуществу. Волѣ къ могуществу и господству должна быть противопоставлена мужественная сила защиты. У русскихъ моральное сознаніе очень отличается отъ моральнаго сознанія западныхъ людей, это сознаніе болѣе христіанское. Русскія моральныя оцѣнки опредѣляются по отношенію къ человѣку, а не къ отвлеченнымъ началамъ собственности, государства, не къ отвлеченному добру. У русскихъ иное отношеніе къ грѣху и преступленію, есть жалость къ падшимъ, униженнымъ, есть нелюбовь къ величію. Русскіе менѣе семейственны, чѣмъ западные люди, но безмѣрно болѣе коммюнотарны. Они ищутъ не столько организованнаго общества, сколько общности, общенія, и они малопедагогичны. Русскій парадоксъ заключается въ томъ, что русскій народъ гораздо менѣе соціализированъ, чѣмъ народы Запада, но и гораздо болѣе коммюнотаренъ, болѣе открытъ для общенія»[35]. Наиболѣе полно, быть можетъ, бердяевскій взглядъ выраженъ въ его книгѣ «Истоки и смыслъ русскаго коммунизма», къ коей и отсылаю читателя.

Много лѣтъ назадъ я писалъ: «Бердяевъ, полагаю, опираясь на геніевъ вродѣ Достоевскаго и прочій опытъ, лучше всѣхъ разгадалъ тайну русской души и русскаго самого по себѣ. Въ идеѣ той или иной націи скрыта сущность этой націи, какъ полагаетъ Бердяевъ. Русская нація ни на что не похожа, въ ней смѣшалась Европа съ Азіей, но всё же въ ней преобладаетъ азіатское, по Бердяеву. Однако никакой цѣльности русскіе не достигли. Менѣе всего можно понять русское само по себѣ съ помощью просвѣтительства и новоевропейского ratio. Болѣе того, ни западники, ни славянофилы не поняли русскую душу, полагаетъ авторъ «Философіи свободы». Нужно стоять въ сторонѣ отъ, внѣ двухъ противоположныхъ лагерей, надъ ними, и въ этомъ я вновь полностью согласенъ съ русскимъ мыслителемъ.

Бердяевъ не разъ въ разное время называлъ русскую душу болѣзненно и невѣрно женственной, противокультурной, стихійно-діонисійской, вмѣстѣ съ тѣмъ хрупкой, податливой, плохо знающей независимость, гордость, самодисциплину и прочія господскія качества. Русскіе плохо могутъ отличить таящееся, нѣчто съ двойнымъ дномъ, ихъ легко обмануть. Самодержавіе, мощный бюрократическій аппаратъ, вообще активная и жестко и даже жестоко дѣйствующая соціальная элита есть плодъ пассивной женственности русской души (т. е. души народа). И разгадалъ загадку русскаго онъ еще въ началѣ 20 вѣка, въ полной мѣрѣ сформулировавъ свои взгляды по данной проблемѣ въ «Духовныхъ основахъ русской революціи», взглядовъ, отъ которыхъ онъ уже никогда не уходилъ впослѣдствіи, лишь незначительно, на мой взглядъ, дополняя ихъ: «Въ