Шрифт:
Закладка:
— Я слишком долго была покрыта золотыми вышивками, шелками и бесценными украшениями, — ответила Розамунда, — и теперь больше всего на земле жажду надеть эти белые одежды.
Розамунду провели в часовню и в присутствии всего ордена и священников, которые собрались подле алтаря, воздвигнутого на том месте, где, как говорили, Христос отвечал на допрос Пилата, освятили ее и накинули на ее усталую голову белое покрывало послушницы. Вульф расстался с нею и отправился к избранному правителю города; тот с радостью принял в число своих воителей такого храброго и сильного рыцаря.
Медленно и печально ехал Годвин то под лучами солнца, то при свете звезд. Позади него остался брат, бывший его товарищем и самым близким другом, и девушка, которую он любил без ответа, а впереди его ждала неизвестность…
Был вечер; усталая лошадь Годвина, слегка спотыкаясь, шла по большому лагерю сарацин, под стенами павшего Аскалона. Никто не остановил его; д’Арси был долго пленником, и поэтому многие знали его в лицо; другие принимали Годвина за одного из новых сдавшихся рыцарей. Он подъехал к большому дому, в котором жил Саладин, и попросил часового передать султану, что он просит у него аудиенции. Его скоро впустили, и он увидел Саладина, сидевшего посреди своих министров.
— Сэр Годвин, — сурово сказал султан, — вспоминая о вашем поступке со мной, спрашиваю, что вас привело в мой лагерь? Я даровал вам жизнь, а вы украли у меня то, чего я не хотел терять…
— Мы не сделали этого, султан, — ответил Годвин, — мы не знали о заговоре. Тем не менее уверенный, что вы в душе обвините нас, я приехал из Иерусалима, оставив там принцессу и моего брата, приехал, чтобы отдать себя в ваши руки и понести наказание, которое, как вы думаете, должно поразить Масуду.
— Почему вы хотите заменить ее? — спросил Саладин.
— Султан, — печально ответил Годвин, наклонив голову, — что ни сделала Масуда, она сделала это из любви ко мне, хотя и без моего ведома. Скажите, здесь ли она еще или бежала?
— Здесь, — отрывисто ответил Саладин. — Вы хотите видеть ее?
Годвин вздохнул с облегчением. Значит, Масуда еще жива, значит, ужас, который сокрушал его в ту ночь, был только дурным сном, порождением усталости и страдания.
— Да, хочу, хотя бы только раз, — ответил он, — мне нужно сказать ей несколько слов.
— Без сомнения, ей будет приятно узнать, что ее замысел удался, — сказал Саладин с мрачной улыбкой. — Поистине все было хорошо задумано и смело исполнено.
И, подозвав к себе старого имама, который придумал бросить жребий, султан шепнул ему несколько слов и громко прибавил:
— Пусть этого рыцаря проведут к Масуде. Завтра мы будем его судить.
Имам снял со стены серебряную лампу и движением руки позвал за собой Годвина, который поклонился султану и пошел за стариком. Когда они проходили через толпу эмиров и предводителей, д’Арси показалось, будто они смотрят на него с состраданием. Это ощущение было до того сильно, что он остановился и спросил Саладина:
— Скажите, повелитель, меня ведут на смерть?
— Все мы двигаемся к смерти, — прозвучал в тишине ответ султана. — Но Аллах не написал еще, что смерть ждет вас сегодня.
По длинным переходам шли имам и Годвин, наконец увидели дверь, которую старик открыл.
— Значит, она под стражей? — спросил Годвин.
— Да, — был ответ, — под стражей. Войдите. — И имам передал лампу Годвину. — Я останусь здесь.
— Может быть, она спит, и я помешаю ей? — сказал Годвин, останавливаясь на пороге.
— Ведь вы же сказали, что она любит вас? Тогда, конечно, женщина, жившая среди ассасинов, недурно примет ваше посещение; недаром вы издалека приехали к ней, — с насмешкой сказал имам.
Годвин взял лампу и вошел в комнату; позади него закрылась дверь. Он узнал это место: сводчатый потолок, грубые каменные стены. Да, именно сюда его привели на смерть, именно через эту самую дверь лже-Розамунда пришла, чтобы проститься с ним. Но комната была пуста; без сомнения, Масуда сейчас войдет… И он ждал, глядя на дверь.
Но створка не двигалась, не слышалось шагов, ничто не нарушало полной тишины. Годвин огляделся. Там, в самом конце, что-то слабо сверкало, как раз на том месте, где он стал на колени перед палачом. Да, там лежала чья-то фигура. Без сомнения, это была спящая Масуда.
— Масуда, — сказал он, и эхо под сводом повторило: «Масуда».
Ему нужно было разбудить ее. Да, это она. Она спала, все еще в царственном одеянии Розамунды, и застежка Розамунды блестела на ее груди.
Как крепко спала она! Годвин опустился на колени и поднял руку, чтобы откинуть длинные волосы, закрывавшие ее лицо. Он дотронулся до них, и голова отделилась от туловища.
С ужасом в сердце Годвин опустил лампу и посмотрел. Все платье Масуды было красно, а губы серы, как пепел. Это была Масуда, убитая мечом палача. Вот как они встретились!
Годвин поднялся и, как окаменелый, остановился над ней, помимо воли.
— Масуда, — шептал он, — теперь я знаю, что люблю тебя, тебя одну… с этих пор я твой. О женщина с царственным сердцем! Жди меня, Масуда, мы еще встретимся.
И вдруг ему показалось, что странный ветер снова коснулся его головы; ему опять почудилось, как тогда, когда он ехал с Вульфом, что подле него душа Масуды, и неземной покой охватил его душу.
Наконец все прошло, и он увидел, что старый имам стоит рядом с ним.
— Ведь я же сказал, что она спит? — сказал он, злобно посмеиваясь. — Позовите ее, рыцарь, позовите. Говорят, любовь перебрасывает мосты через большие пропасти, даже между разрубленной шеей и телом.
Серебряной лампой Годвин ударил его, старик упал, как оглушенный бык, и Годвин снова остался среди молчания и темноты.
Несколько мгновений д’Арси не двигался, наконец его мозг охватил огонь, и он упал поперек тела Масуды и замер.
X. В Иерусалиме
Годвин знал, что он болен, ощущал, что Масуда ухаживает за ним во время болезни, и больше ничего не сознавал. Все прошедшее исчезло
