рук легки и точны, как в балете. Вот Альф уже подтягивается, перебирается на раскидистые ветви фикуса и продолжает лезть дальше – на самый верх, где больше всего плодов. Шай тоже начинает восхождение; учитывая, что на животе у нее висит детеныш, ее сила производит еще большее впечатление.

Шай останавливается и вытягивает руку. Этот ее жест адресован детенышу и означает, что он должен перебраться по материнской руке на главный ствол. Детеныш хватается за тонкую лиану, притягивает к себе и берет ее кончик в рот, руками перехватываясь за ту ее часть, что посущественнее; он явно понимает, что делать, чтобы не упасть. Повисая на одной руке, он враскачку перескакивает на лиану, а потом, набрав инерцию, устремляется к ветке, которую наметил себе в качестве опоры. Этот полугодовалый пушистый комочек демонстрирует, что лазать он умеет превосходно: повисая то на одной, то на другой руке, он пробирается сквозь крону, даже не касаясь ветвей ногами. Занятие ему явно по вкусу. Мать внимательно наблюдает за ним, но, похоже, вполне уверена в малыше.

Там, наверху, шимпанзе выглядят как небожители. Они качаются, они парят, они словно плавают среди листвы. Даже просто быть здесь, наблюдать за ними – непередаваемое переживание. Смотреть, с какой ловкостью они лазят по деревьям. Даже матери с детенышами. Слышать, с каким громким хрустом они бороздят крону. Мы слушаем, как они едят. Уже достаточно светло, чтобы видеть, как шимпанзе делят это дерево с полудюжиной других обезьян и восемью серощекими калао, которые с карканьем проносятся на своих широких свистящих крыльях сквозь крону фикуса. Это могучий, укорененный в земле организм растит на себе не только фиги; он растит на себе и всех этих животных, которые снуют сейчас среди его ветвей. Визг, свист, уханье… Если вы думаете, что деревья не умеют говорить, то вы, конечно, отчасти правы. Все разговоры деревья перепоручают животным, которых они кормят.

Чтобы вот так лазить и раскачиваться, тянуться, срывать и жевать, шимпанзе никак не обойтись без своей четырехрукой сноровки. Однако я замечаю, что среди занявших крону шимпанзе есть несколько увечных – лишенных кисти или стопы. По словам Кэт, на каждых четырех здешних шимпанзе приходится трое, так или иначе пострадавших от силков. У многих это просто шрамы или ограниченная подвижность кисти. Но у других не хватает пальцев на руках или ногах. А бывает и хуже. Тридцатилетняя Джинджа лишилась правой кисти; десятилетняя Андруа – левой; у Филипо нет стопы.

Когда петля ловушки захлестывает кисть или стопу шимпанзе, он тут же принимается тянуть и дергать ее изо всей своей колоссальной силы. Из-за этого петля (чаще всего сделанная из велосипедного тормозного троса) врезается глубоко в кожу. Охваченный паникой шимпанзе кричит и вертится на месте, пытаясь высвободиться. В конце концов трос не выдерживает и лопается, выпуская покалеченного шимпанзе. С этого момента у него начинаются проблемы. Некоторые обезьяны погибают от заражения в течение недели. Другие выживают, но остаются калеками[249]. Тату, имя которой означает «три», пробирается среди ветвей заметно осторожнее остальных. Левая нога у нее заканчивается чуть ниже колена.

«Просто сердце разрывается, – говорит Кэт, – когда видишь, как они общаются, жестикулируя руками, на которых не хватает пальцев».

Можно подумать, что для шимпанзе лишиться руки или ноги – верная смерть. Но потом видишь, как они, эти калеки, невзирая на все увечья, стойко карабкаются по деревьям, иногда даже с детенышем на спине, и продолжают жить – вопреки тому, что мы с ними делаем.

«Здесь мы предстаем в нашем худшем проявлении, – говорит Кэт. – А они – в своем лучшем».

Альф позволяет себе провести полчасика за едой на самом верху дерева, на солнышке.

У нас дома на Лонг-Айленде мой кабинет расположен на втором этаже небольшого коттеджа. Когда мои собаки находятся на первом этаже, то иногда Чула (но не Джуд) поднимается ко мне наверх и начинает толкать меня лапой – вот как это произошло только что, пока я писал предыдущий абзац (отсюда и столь резкая смена темы). Когда я спрашиваю: «Что?» – она отбегает к лестнице и смотрит на меня. Если я не трогаюсь с места, она возвращается и снова толкает меня. Стоит мне встать, она тут же сбегает по лестнице вниз. К тому времени, когда я спускаюсь на первый этаж, Чула и Джуд уже стоят у входной двери, мордой к ней, и машут хвостами. Значит, если Чула хочет выйти на улицу, она поднимается на второй этаж, то есть идет в самое дальнее от выхода место во всем доме. Она знает, что для достижения поставленной цели ей нужна моя помощь. И она идет наверх, чтобы заставить меня спуститься и открыть дверь. План довольно простой – но, при всей простоте, все-таки план. И это возвращает нас к шимпанзе и к сложности их планирования.

По сравнению с песиком, ждущим хозяина у дверей, у диких шимпанзе жизнь устроена намного сложнее. Например, они знают местонахождение десятков кормовых деревьев и отслеживают созревание урожая. Шимпанзе не бродят по лесу в поисках еды. Они идут целенаправленно к тем деревьям, к которым стоит идти прямо сейчас. Если, проверив плоды, они обнаруживают, что тем еще далеко до нужной кондиции, они рассчитывают время очередного посещения исходя из того, какой будет погода на следующей неделе – солнечной или дождливой, потому что это, соответственно, ускоряет или замедляет созревание. «Просто с ума сойти, – сознается Кэт. – Я вот не могу уследить за всеми деревьями. Просто не в состоянии».

Альф взял передышку и разлегся на толстой ветке между двумя гроздьями спелых фиг – эдакий обезьяний Вакх. Сейчас ему хорошо, и он просто наслаждается жизнью. Нам внизу тоже неплохо: сочащийся сквозь листву солнечный свет ласкает нас мягким теплом, и мы отдыхаем, прислонившись к стволам деревьев, наблюдая за шимпанзе и слушая, как приятным ритмичным воркованием перекликаются между собой горлицы.

Когда Альф легкой походкой устремляется куда-то через тенистый подлесок, нам снова приходится попотеть, чтобы не отстать от него в густых зарослях. Ходьба по неровной поверхности вынуждает постоянно балансировать, как будто идешь по палубе качающейся на волнах лодки. А мы обычно спешим, и подчас очень сильно спешим. Растительность здесь местами такая плотная, что мне приходится раздвигать ее обеими руками, как пловцу. Прямохождение остается заметным неудобством. В тех местах, где лианы сплетаются особенно густо, нам приходится опускаться на четвереньки. У Кэт с собой есть секатор, и мы то и дело прорезаем себе путь сквозь оплетающий все вокруг сплошной покров цепких плетей – такой непроницаемый, что порой нам кажется, будто мы барахтаемся в