Шрифт:
Закладка:
Летний лагерь расположился на склоне холма.
В центре солидный корпус — в недавнем прошлом филиалу передали чей-то ведомственный дом отдыха «Люкс» и теперь он утвердился в качестве главной базы палаточного городка. Палатки не были еще разбиты, оголенные четырехугольники фундаментов пестрели шахматными клетками. На нижней площадке окруженный кольцом тоненьких, поджарых деревцев высился главный корпус — каменное, внушительное здание в новом духе, с непременным бетонным козырьком над парадным входом, с плоской крышей, на которой можно было бы танцевать и пить коктейли, на которой, однако, не танцевали и не пили коктейлей, а просто складывали ненужный инвентарь и всякий хлам.
Зимою два верхних этажа были отведены под общежития лыжной базы и комнаты для семейных отдыхающих. Внизу разместились канцелярия, кабинет начальника лагеря, демонстрационный зал, биллиардная, читальня и комната санпоста — что-то среднее между камерой хранения, кладовой кастелянши и амбулаторией. Здесь пахло лекарством, бельем и дерматином.
Первыми «ЗИЛ» встретили пингвины. Они шли вразвалку, не боясь машины, прямо на машину, и Прудникову пришлось с ходу осадить. Тогда птицы придвинулись вплотную, разглядывая себя в никелированных колпаках колес. Едва приоткрылась дверца, они направились к Богдану Протасовичу с таким видом, точно хотели пожать ему руку.
Эту молодую чету королевских пингвинов доставил из Антарктики школьный товарищ Ивана. Он обитал на противоположном полюсе, но связь с Иваном не порывалась. Передавая Богдану Протасовичу пингвинов, сказал:
— Обычно они не выживают в здешних условиях. Привыкли к нашей антарктической стерильности. Но мы надеемся, что у вас…
Под крылышком Ваги пингвины выжили.
Выйдя из машины следом за Богданом Протасовичем, Прудников поглядывал на затоптанное крыльцо — он не переносил, когда грязь прилипала к новым вещам.
— Виллу отгрохали, — будь здоров, а скребок для обувки приколотить поленились. Ждут, пока чистильный автомат привезут. С кнопками.
Вага не слышал слов шофера. От солнца, от яркого света в глазах затуманилось и как-то сразу, мгновенно, все, что накопилось за долгую дорогу, еще от дальней поездки, совещаний, банкетов, постоянного напряжения на людях, — навалилось непосильной ношей. И теперь несколько шагов от машины к первой ступеньке крыльца показались трудней, чем весь пройденный путь.
Прудников смотрел на пингвинов.
— Ну, нехай крыс бьем, щелкаем почем зря, — ворчал он, надвигая желтую кепку на глаза, — хрен с ними. Не жалко. Но это ж таки царственная птица! — метнул карим оком из-под козырька на Богдана Протасовича. — Подохнут они здесь. Как пить дать.
— У меня выживут!
— Зиму выжили. Им в снегу запросто. А теперь лето идет.
И вдруг из вороха впечатлений минувших дней, из нестерпимого гула голосов вырвался обрывок и завертелся в мозгу, назойливо, невыносимо: «Русские не умеют отдыхать».
«Не умеют… не умеют… не умеют».
И потом его собственный голос злобно, ожесточенно:
— А может, и не надо? Может, рано еще?
…Бескрайняя, степь и пахота. Черная земля, пропитанная кровью и потом. Озимь и снова черная земля. Бесконечный круговорот. Пылающее небо. Русь в морщинах и крови…
Прудников оказался рядом:
— Неправильно живете!
Он попытался поддержать профессора, но Вага нетерпеливо отвел его руку.
Прудников ждал, пока Богдан Протасович поднимется на крыльцо, откроет дверь.
И только тогда взобрался на свое сиденье, захлопнул дверцу, развернул машину и погнал в гараж.
В вестибюле шумно, множество лиц.
Чуть в стороне, затянутая рюмочкой, руки в карманы, приподнятая на шпилечках — Янка.
Понемногу Вага свыкается с обстановкой, все раскладывается по своим полочкам.
Кто-то приблизился легкой, чуть слышной походкой:
— Залюбовались девушкой?
Оглянулся — Кириллова.
— Да, представьте, Надежда Сергеевна. И даже весьма, — Вага продолжал смотреть в тот угол вестибюля, где красовалась Янка.
Проговорил так, будто речь шла о чем-то важном для него:
— Странно, — облик мюскандерши, а глаза чудесные. Хорошие, человеческие глаза.
— И меня, признаться, заинтересовала. Не пойму, что приводит т а к и х в наши лаборатории. Каким чудом попала?
— Чудом разнарядки, Надежда Сергеевна. По направлению. Помнится, мы с вами, Надежда Сергеевна, сами для себя направление избирали. Ночи напролет не спали, терзались: кем быть? А для них все усовершенствовано. Автоматизировано. И вот, пожалуйста — Янка. Красиво. Изящно. Обтекаемо.
— У вас легкость мысли недопустимая, Богдан Протасович!
— Мы в летнем лагере, Надежда Сергеевна. Палаточном!
— Даже в летнем лагере мне тревожно, Богдан Протасович. И никакой легкости мыслей не испытываю. Напротив, серьезно обеспокоена. Что это — исключение? Или, может, — знамение? Неужели это дух новейшего?
— Что я слышу, Надежда Сергеевна! Сомнения? И это вы — глава ведущей лаборатории! Ай-ай-ай…
— Скажу откровенно, многое удивляет, многое кажется непонятным. Неужели меня раскрепостили для того, чтобы я, извините, оформляла себя в стиле «все для мужчины»? Что это, усталость после бурных лет? Или откровение нового бытия? Кто живет не так? Я или Севрюгина?
— Видимо, каждая живет по-своему.
— В этом и состоит свобода женщины?
— Вам виднее, Надежда Сергеевна.
— Отшучиваетесь. А мне порой становится грустно: может, я действительно старомодная, не так живу. Я ведь ничего, кроме работы, не знаю, кроме науки. Вирусы. Дом. Вирусы. Иногда театр. Хорошо, если хороший. Даже липси не разучила. Что вы так смотрите?
— Да так, ничего. Просто стараюсь представить вас в модной — этакой, знаете, куполом — юбочке. В этаком современном кринолине.
Она слегка ударила его карандашом по руке и пошла впереди.
Молодежь негромко приветствовала шефа.
На лестнице Вага сказал Надежде Сергеевне:
— У наших молодых четкое деление на гениев и практиков. Практики отпускают куцые бородки, девушки носят гладкие гривки «нет времени». А гении предпочитают прически «космос», облучают крыс и разговаривают так: «Информация», «Я предвижу», «Я расшифровываю». Страшно любят расшифровывать.
— Богдан Протасович, в качестве практика из лаборатории «Актин» я заметила за вами одну особенность: вы становитесь злоязычным, когда опасаетесь упрека в благодушии!
Вдруг — остановилась:
— Смотрите!
В вестибюле на огромном щите, на таких же пестрых квадратах, как в филиале, — объявление. В самом низу приписка наспех, красным карандашом:
«Встреча с профессором Вагой».
— Они знали, что я приеду?
— Видели вашу машину на трассе.
— Завидная оперативность.
— Так что приготовьтесь, Богдан Протасович. Вопросы будут без записок.
— Помнится, вчера вы любезно заботились о моем отдыхе!
— Продолжаю заботиться. У вас лучшая комната на втором этаже. С балконом на юго-запад.
Почему-то сейчас, здесь, в комнате с весенним солнышком, с ослепительным небом в квадрате окна, споры с Кирилловой за все годы совместного труда предстали единой линией, единым символом ее веры, отношения в
