Шрифт:
Закладка:
«Почему я здесь? — подумал он, словно очнувшись от грёз. — Я пришёл сорвать листья перца для мисо».
От стыда Сюнкити покраснел до ушей. Он стыдился не бедности. Он покраснел, так как понял, что совершил большую ошибку, забыл, что должен делать в эту минуту, намеренно от этого отстранился.
За навесом соседского дома слабо светились пригородные огни. Но в самом квартале царила мёртвая тишина. Где «великое дело», которое надеется на его непомерную силу, ждёт, чтобы он прибежал?
Должно быть, и «великие дела», и «страшная опасность» где-то творятся прямо сейчас. Четыре угла на ослепительно сияющем ринге — лишь символическая схема его великого дела. Сколь бы реальными ни были брызги крови соперника после нанесённого удара, профессиональному боксёру не хватало встречи с событиями из обычного мира.
Бесконечно далеко от сырого садика, наполненного жужжанием мошкары, от этой спокойной осенней ночи, есть точка соприкосновения с миром. Вот куда он стремглав ринется всем своим существом. И его сила позволит чему-то произойти, спасти кого-то в последний момент от опасности, сотворить в этом мире великое дело.
«Там, скорее всего, мой настоящий противник. Если я сейчас побегу, то столкнусь с ним лицом к лицу. Я смогу его повергнуть. Если броситься туда сейчас!»
В этих мыслях не было ничего фантастического. Сюнкити чувствовал, что его тело неуязвимо и наполнено бурлящей силой. Он всё делал для того, чтобы никогда не вернуться в плоскую, спокойную жизнь. В нём горел неугасимый, как в домне, огонь. Он должен мчаться туда, где его поступки озарят мир.
«Бегом! Как охотничья собака», — думал Сюнкити.
Он как был в гэта, так и вышел через мокрую, сплетённую из прутьев калитку на маленькую тропку. В комнате за закрытыми ставнями мать услышала этот звук. Сын вот-вот войдёт из прихожей с листочками перца в руках. От мисо поднимется нежный аромат. Мать ждала, отмечая каждый шорох. Сюнкити не вернулся.
Сюнкити бежал по улице к станции. Стук деревянных подошв эхом отражался от мостовой. Несколько человек окликнули его по имени. Молодые продавцы из торгового квартала гордились тем, что могут обращаться к нему по-приятельски. Сюнкити, не обращая на них внимания, помчался дальше.
Показались яркие огни станции и толпа. За спиной Сюнкити, будто сложив маленький веер, пытались закрыть короткий вечер из жизни матери и сына. Но здесь люди ещё не спали, деловито перемещались, а за ними раскрыла рот всепоглощающая ночь.
Сюнкити купил спортивную газету, развернул её под фонарём у входа на станцию. Как он и предполагал, заслуживающих внимания заметок о боксе не было. Со страницы, отведённой для политики, смотрело заспанное лицо премьера Хатоямы. На этом нездоровом, жалком, словно заплаканном лице с отвисшей губой, как пыль на полках с лежалым товаром, застыло благодушное выражение. Лицо, подобное остывшему гороховому супу, скрывало суровые механизмы политики, набрасывало на мир сентиментальную дымку.
«Если бы этот человек был моим противником, — воображал Сюнкити, — я бы опрокинул его одним лёгким ударом. Он бы с плачем ползал по ковру и через пять минут умер».
Слабая фигура власти совсем его не интересовала. Власть, которую хочешь скинуть, должна быть плотной физически, дурно пахнуть и одновременно казаться бессмертной. А сброшенная некогда революционерами власть была деликатной, изысканной, как кружевное шитьё.
Сюнкити сел в поезд, решил сойти на станции, где раньше не выходил. Оглядел пассажиров. Все одинакового роста, с одинаково добрыми глазами, все слабаки. Смотрятся, точно ожидают пощёчину, ждут, когда их очки полетят во все стороны.
«Интеллигенция!» — подумал Сюнкити. Ни у одного нет чёрных мыслей. Они были только у Сэйитиро. А может, «сила» Сюнкити и есть его «чёрная мысль»?
Интеллигентные любители бокса. Странно, что они забыли о своём бессилии и напрасно бахвалятся перед женщинами поклонением боксу. Один такой поднял глаза, увидел рядом с висящей петлёй лицо Сюнкити и прошептал на ухо спутнице его имя.
Неосознанно он сошёл на какой-то станции и с удивлением узнал Синаномати. Сюнкити не понял, была ли это сила привычки, или сегодня вечером он действительно хотел пойти к Кёко. Но когда он вышел с платформы, ноги сами понесли его в противоположную от дома Кёко сторону — к парку у храма Мэйдзи.
Роща шумела под напором усилившегося ветра. Контраст между тишиной на пешеходных дорожках и потоком автомобилей на проезжей части пробуждал в темноте огромного парка безотчётную тревогу. На виду людей почти не было, но кто-то прятался в тени деревьев, кто-то в неудобной позе устроился в машинах с погашенными фарами.
Ночью люди и деревья словно менялись местами. Люди, которые днём шумели, ночью тихо плыли и отстаивались, как речная вода. Спокойные днём деревья сейчас бодро шелестели.
В шелесте этой рощи слышались отзвуки жаркого лета, сильный тёплый ветер лихорадочно раскачивал огромные ветви. То была лихорадка, оставшаяся в прошлом, сейчас она напоминала вновь пробудившуюся болезнь. Такого просто не могло быть. Лета уже нигде не могло быть. Деревья, качая ветками, вызывали шелест листьев и выглядели как люди, охваченные галлюцинациями.
Неожиданно поток автомобилей иссяк. Из окружающей темноты всплыл бледно-серый участок проезжей части. Раньше его тут не было, будто кто-то легонько расправил плечи. Сюнкити стал переходить дорогу. В это время рядом на большой скорости пролетела огромная машина. Он резко отшатнулся. Вот он, неприятный повод для самокритики.
«До сих пор я заботился о собственной безопасности».
Мысль о том, что мгновенное телодвижение пришло из совсем незнакомого ему осознания реальности, испортила настроение: «В поединке с автомобилем я, пожалуй, проиграю».
Сталкиваясь иногда с парочками, Сюнкити шагал по дорожке, рассыпая громкое эхо шагов. «Мне нужна физическая безопасность», — опять подумал он. Высоко в вечернем небе над ним смеялись звёзды. Может быть, среди них есть звезда умершего великого боксёра, который ушёл из спорта, повредился рассудком от бездеятельности и бросился наперерез стремительно мчавшемуся по железному мосту поезду.
Сюнкити пролез под ветками и вышел на тропинку влюблённых. Внутри шумевшей и шелестящей рощи было на удивление тихо, и только мокрая трава под ногами слабо отзывалась на веяние редкого ветерка, да неожиданно прорезалось гудение мошкары.
Сюнкити воображал себя небольшим и острым, блестящим в темноте клинком, погруженным в глубокую ночь огромного города. Абсолютное превосходство и абсолютная бесполезность этого острого кинжала были понятны ему,
