трансцендентную область и объяснили равномерное движение мира из факта этого до-мирного простого единства; мы соединили полуавтономию индивида и силу случайности в мире, которая совершенно от него не зависит, в трансцендентной области, в едином решении Бога перейти в небытие и в едином выборе средств для осуществления этого решения. В конце концов, мы объединили свободу и необходимость.

не в мире, где нет места свободе, а посреди пропасти, отделявшей погруженную в себя трансцендентную сферу, восстановленную нашим разумом, от имманентной.

Мы не получили погруженное трансцендентное царство с помощью софизмов. То, что это было и больше нет, мы доказали с логической строгостью в аналитике.

А теперь рассмотрим утешение, непоколебимую уверенность, благословенное доверие, которые должны вытекать из метафизически обоснованной полной автономии личности. Все, что выпадает на долю человека: лишения, несчастья, печали, заботы, болезни, позор, презрение, отчаяние, словом, все тяготы жизни, – не навязано ему непостижимым Провидением, которое непостижимым образом намеревается сделать все возможное, но он терпит все это потому, что сам, еще до появления мира, выбрал все как лучшее средство для

достижения цели. Он выбрал все удары судьбы, которые выпали на его долю, потому что только через них он может быть искуплен. Его существо (демон и дух) и шанс верно ведут его через боль и похоть, через радость и печаль, через счастье и несчастье, через жизнь и смерть, к искуплению, которого он хочет.

Теперь любовь к врагу возможна и для него, как для пантеиста, будхаиста и христианина; ведь человек исчезает перед своим поступком, который мог появиться только по воле случая, потому что страдалец хотел его перед миром.

Таким образом, метафизика дает моей этике последнее и высшее посвящение.

27.

Человеку свойственно олицетворять судьбу и мистически воспринимать абсолютное небытие, которое смотрит на него из каждой могилы, как место вечного покоя, как город мира, Нирвану: как новый Иерусалим.

И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти уже не будет, ни печали, ни плача, ни боли уже не будет, ибо прежнее прошло.

(Откровение Иоана. 21, 4.)

Нельзя отрицать, что идея личного, любящего Бога захватывает человеческое сердце, «непокорное и унылое существо», сильнее, чем абстрактная судьба, и что идея Царства Небесного, где ни в чем не нуждающиеся, преображенные люди блаженно покоятся в вечном созерцании, пробуждает более сильную тоску, чем абсолютное небытие. И здесь имманентная философия мягка и благосклонна. Главным остается то, что человек преодолел мир с помощью знаний. Оставит ли он признанную судьбу такой, какая она есть, или снова придаст ей черты верного отца; оставит ли он признанной целью мира абсолютное небытие или превратит его в залитый светом сад вечного покоя – это совершенно второстепенный вопрос. Кто захочет прервать невинную, безопасную игру воображения?

Заблуждение, которое делает меня счастливым Стоит правды, которая прижимает меня к земле.

(Виланд.)

Мудрый человек твердо и радостно смотрит в глаза абсолютному небытию.

Приложение

Критика из учения Канта и Шопенгауэра

Некоторые ошибки очень трудно и утомительно исправить.

А всего сложнее найти их, поставив истину в надлежащее ей положение.

Гёте.

Предисловие

Внимательный читатель, знакомый с историей философии, обнаружит, что представленная мною доктрина содержит как важные истины, открытые Кантом и Шопенгауэром без изменений, так и результаты, которые можно проследить до гениальных мыслей этих великих людей, при этом я нигде не ссылался ни на Канта, ни на Шопенгауэра. Я сделал это потому, что хотел представить свою работу как бы из единого слепка: чисто и просто; и это стремление также не позволяло мне подкреплять и украшать свои мысли цитатами из работ других философов, при этом я также руководствовался соображением, что собственные мысли, которые не имеют силы заявить о себе самостоятельно или недостаточно пламенны, чтобы воспламениться, не заслуживают жизни: они могут погибнуть, чем скорее, тем лучше.

Однако, избегая называть предшественников в моей системе, я молчаливо принял на себя обязательство дать отчет, что я должен себе, что другим, после заключения оной, и

освобождаю себя от сего обязательства в следующих листах.

Священный огонь науки, от которого зависит спасение рода человеческого, передается из рук в руки. Он никогда не гаснет. Он может только становиться все больше, а его пламя – все чище и бездымнее. Но из этого также следует, что не может быть полностью оригинальной философской работы. У каждого есть какой-то предшественник, каждый стоит на какой-то предыдущей научной работе.

Однако вместо того, чтобы открыто признать это, некоторые пытаются замаскировать эти отношения, облечь великие истины, открытые другими, в новые одежды и дать им другое название, Действительно, некоторые заходят так далеко, что полностью игнорируют блестящие достижения духа или даже заменяют их жалкими софизмами, только чтобы насладиться печальной славой создания, казалось бы, совершенно новой системы.

Но тот, кто умаляет людей, чья мудрость живет и действует в нем, подобен негодяю, который бичует грудь матери, вскормившей его.

Итак, я свободно признаюсь, что стою на плечах Канта и Шопенгауэра, и что моя философия является лишь продолжением философии одного и другого; ибо хотя Шопенгауэр подверг главные произведения Канта тщательной и весьма достойной критике и уничтожил в них весьма существенные ошибки, он все же не полностью очистил их от ошибок и, более того, насильственно подавил чрезвычайно важную истину, найденную Кантом. Он абсолютно одобряет трансцендентальную эстетику, хотя она содержит в себе яд великого противоречия; С другой стороны, он ведет уничтожающую войну против трансцендентальной аналитики, что, в основном, неоправданно и объясняется лишь тем, что Шопенгауэр, раздраженный прославлением разума со стороны своих современников, чрезмерно превозносил интеллект и интуитивное знание и поэтому уже не был лишен предрассудков, когда судил об аналитике, которая является не меньшим свидетельством чудесного благоразумия и поразительной силы мысли Канта, чем трансцендентальная эстетика.

Моя нынешняя задача состоит в том, чтобы сначала исследовать трансцендентальную эстетику и аналитику Канта и обнажить нити, к которым я привязался, а затем подвергнуть тщательной критике всю гениальную систему Шопенгауэра. Я обращаюсь к этому делу в надежде, что мне удастся представить достижения двух величайших немецких мыслителей настолько освобожденными от всех противоречий и побочных вопросов, что даже тупые глаза смогут признать их неоценимо высокую ценность. В то же время, под воздействием выявленных противоречий, я вновь разовью основные идеи своей философии и представлю их в новом свете.

Аналитика способности познания

Тот, кто пропустит первую петлю,

Не может правильно застегнуть пуговицы.

Гёте.

Отделение Кантом пространства и времени от мира было величайшим подвигом в области критической философии и никогда не будет превзойдено никем другим. Он перенес загадочные существа, настоящих монстров, которые бросались на пути каждой попытки постичь сущность мира, из мира в наши головы и сделал их формами нашей чувственности, принципами познания, которые предшествуют любому опыту, условиями возможности опыта. Он обосновал эту процедуру в своей бессмертной трансцендентальной эстетике, и даже если всегда найдутся «дикари», которые отвергнут трансцендентальный идеализм Канта и снова превратят время и пространство в формы вещи-в-себе, тем не менее, серьезной опасности для великого достижения нет: оно принадлежит к числу немногих истин, перешедших в распоряжение человеческого знания.

Но Кант сделал не больше, чем отделил чудовищ от вещей самих по себе и поместил их в нас, познающих субъектов. Хотя он не принимал их некритично и не просто приписывал их субъекту, как я покажу, но был тщательно озабочен тем, как они на самом деле пришли к своей мучительной бесконечности, которую не может измерить никакой полет воображения,