— Но простите! Шестьсот сорок! Это невероятно! И вы сами когда-нибудь вытаскивали из моря рыбу такого веса?

— Нет, этим я не могу похвастаться. Самый большой белужонок, которого мы поймали за тридцать верст от берега, против мыса Фиолент, весил всего полтора пуда. В большой зимней ловле мне, к сожалению, участвовать не приходилось. Белуг в десять — двадцать пудов я нередко видел в Балаклаве. Но сорокапудовую видел только однажды, в Одессе, на выставке черноморского рыболовства. Эту сорокапудовую замороженную белугу выставлял хозяин больших рыболовных промыслов — Дубинин. Я сам видел деления на весах и, кроме того, сертификат биржевого рыбного комитета: шестьсот сорок кило; сорок пудов!

Шарте задумался, несколько раз покачал головой и переспросил:

— Как вы называете вашу гигантскую рыбу? Кажется, ле белюга?

— Так точно.

Он еще раз повторил вполголоса это дикое для его слуха название и вдруг вспомнил:

— О! Это слово мне знакомо. Ле белюга!.. как ее назвал m-eur Auguste Dupouy, в «Dépêche de Brest» и в «Paris-Midi»?

— Совершенно верно. Такая рыба действительно существует. Водится она в Черном и Каспийском море. Отдельные ее экземпляры могли, пожалуй, через Дарданельский пролив попасть в Средиземное море… Во время нереста белуга входит в пресноводные дельты больших рек и питается всякой речной зеленью; во все другое время она живет в морях, где пищей ей служат мелкая рыбешка и разные слизняки… Рыбаки жалуются на паламиду: хорошо, пусть бы она, подлая, только жрала рыбу, но в том-то и беда, что она, стерва, чего съесть не может, так раскромсает на куски своей ужасной пилой… Вот не эту ли паламиду имел в виду Огюст Дюпуи, говоря о белуге? Между тем писатель в своих статьях не раз ссылался и на меня, вернее сказать, на мою книжку «Лейстригоны», в которой я описываю нравы балаклавских рыбаков и разные способы их ловли. Опираясь на мое свидетельство, он утверждает, что в Балаклаве ловят белугу донным переметом на крючки, наживленные мелкой рыбой, и что белуга не только съедобная рыба, но еще и вкусная и дешевая.

— Стойте, стойте, — перебил меня г. Шарте. — Видите ли, из бюро газетных вырезок мне посылают все, касающееся рыболовства, и имя ваше, признаюсь, мне не ново, как не новы и статьи Огюста Дюпуи. Теперь я вспоминаю, что ваше имя, мнемоническим путем, я сочетал с именем великого французского композитора восемнадцатого столетия, которого звали Couperin. Простите, я не особенно хорошо расслышал ваше имя, когда познакомился с вами. Oh! Cher maître![19] Теперь моя лодка и весь мой экипаж всегда будут к вашим услугам. Мы будем горды иметь на борту нашей скромной «Марсели» такого достойного гостя, да еще знатока рыболовного искусства. Вы наш гость, мсье! В первое утро, когда позволит погода, мы отправляемся с вами в открытое море. Не так ли? Надеюсь, что, как опытный моряк, вы не особенно страдаете от морской болезни?

Я и раньше в достаточной степени успел познакомиться с рыболовными успехами рыбачьей лодки «Марсель» и ее экипажа. Они нередко возвращались из моря мокрые насквозь, но с пустыми руками; их сети и вся снасть бывали настолько перепутаны, что распутывать их приходилось профессиональным рыбакам в Лаванду. Иногда же, правда, им удавалось привезти штук пять-шесть безымянных рыбешек, весьма похожих на наших бело-зерских снетков. И надо было видеть, с каким важным и усталым видом, с гордо оттопыренными локтями, деловито и небрежно возвращалась домой, в шикарное кабано рыболовная компания «Мариус Шарте и сыновья» — трое морских волков.

Наступил наконец день, когда Шарте-старший решил взять меня с собою в море. Приказано мне было, чтобы завтра, рано, при первом слабом свете, я был уже готов и дожидался около лодки. Мне предоставили выбор снасти из богатого рыболовного материала «Марсели», я заранее успел соорудить простой аппарат, который в Одессе называется самоловом и который, кажется, во Франции или, по крайней мере, на ее юге, совсем не употребляем. Самолов наивное, но, без привычки, и не легкое орудие.

Вот его схема: на крестообразную деревянную вертушку намотан моток тонкого английского шпагата, с таким точным расчетом, чтобы бечевка разматывалась легко и послушно. К свободному, донному концу самолова слева и справа, на расстоянии в пол-аршина, привязаны небольшие, так в четверть аршина, удильные лески, снабженные мелкими крючками, наживленными чем угодно: катышками хлеба, мухами, червяками, кусочками мяса. В самом же низу — свинцовое маленькое, но тяжелое грузило: вот и весь прибор.

Я пришел не только вовремя, но, пожалуй, и пораньше. Чуть-чуть в сизо-дымчатом утреннем тумане едва зарозовела начальная робкая тихая заря. Рыболовная артель — трое мужчин Шарте уже спускались вниз, к морскому берегу, и гравий скрежетал под их подошвами. Мы вывели лодку из ее крошечной стоянки на свободную воду и стали рассаживаться.

Настоящая дисциплина и строгая иерархия царила на «Марсели»: папа, Мариус, был капитаном судна и в то же время штурманом дальнего плавания; старший сын — Фернанд — нес одновременно три обязанности: боцмана, матроса и младшего помощника капитана. Маленький бойкий Поль (или ласковее — Пополь), еще не выслуживший титула матроса, назывался просто «mousse», то есть молодым юнгой.

Меня же капитан, без всякой церемонии, тут же на месте произвел в звание шкипера каботажного плавания, с должностью старшего помощника капитана. Я не возражал. Да и разве в море уместны какие-либо возражения? Капитан Шарте греб, постоянно вертя голову назад, к носу лодки. Юный Фернанд молча, но усердно и ловко раздроблял между двумя плоскими камнями раковинки набранных им на берегу слизняков и собирал их маленькие тельца в жестяную коробку от консервов; это была наша привада и наживка.

Мне вручили шпагатный конец от «блесны»; я даже и не подозревал, что этот аппарат, которым у нас ловят жадных и наглых щук, — употребляется на юге Франции. У маленького Пополя была в руках тоже блесна, но более простого устройства: деревянная гнилушка на нитке — и больше ничего. Напрасно мы оба держали наши удочки и на воде и под водою: ни одна рыба не обратила на нас внимания.

Прелестно было то, что вся эта морская рыболовная игра разыгрывалась с глубокой верой в ее важность и правдоподобность. Я не помню, кому принадлежит это изречение: «Большие дела можно делать шутя, но играть надо серьезно». Особенно увлекательно и серьезно играл, из нас троих, папаша Шарте, у которого уже давно начали серебриться виски. Как прилежно разглядывал он в длинный бинокль морские дали; как, постучав слегка по стеклу компаса, он неодобрительно и тревожно покачивал