— Ну, принимайся же за работу, мой дорогой, а когда закончишь, мы пойдем назад вместе.

Ее опять охватила дрожь, она плотнее закуталась шарфом и сказала:

— Пока ты не начал, Винсент, поцелуй меня еще раз. Так поцелуй, как целовал там… в мастерской… когда мы были счастливы в объятиях друг друга.

Он нежно поцеловал ее. Она расправила подол платья в села у Винсента за спиной. Солнце скрылось, и короткие зимние сумерки спустились на равнину. Винсента и Марго поглотила вечерняя тишина полей.

Вдруг звякнула склянка. Марго глухо вскрикнула, поднялась на колени и в страшной судороге рухнула на землю. Винсент мгновенно бросился к ней. Глаза у нее были закрыты, лицо искажено мучительной улыбкой. Она корчилась в беспрерывных конвульсиях, потом откинулась назад и, вытянувшись, словно окаменела; руки у нее свело, все тело застыло. Винсент схватил флакон, валявшийся на снегу. В горлышке оставалось немного белого кристаллического вещества. Оно ничем не пахло.

Винсент подхватил Марго на руки и как безумный бросился бежать через поле. До Нюэнена было не меньше километра. Он боялся, что, пока он доберется до поселка, Марго умрет. Было время ужина. Люди отдыхали, сидя возле своих домов. Винсенту надо было пронести Марго через весь поселок. Он добежал до дома Бегеманнов, пинком распахнул входную дверь, пронес Марго в гостиную и положил ее на диван. Вбежали ее мать и сестры.

— Марго отравилась! — крикнул Винсент. — Я позову доктора!

Доктор ужинал, но Винсент поднял его из-за стола.

— Вы уверены, что это стрихнин? — спросил доктор.

— Да, очень похоже на стрихнин.

— И она была еще жива, когда вы ее принесли?

— Да.

Когда они вошли в дом, Марго, все еще корчась, лежала на диване. Доктор склонился над ней.

— Совершенно верно, это стрихнин, — сказал он. — Но, кроме того, она приняла еще что-то болеутоляющее. Судя по запаху, тинктуру опиума. Она не знала, что это действует как противоядие.

— Значит, она останется жива, доктор? — спросила мать.

— Есть надежда. Надо немедленно везти ее в Утрехт. Ей необходима постоянная медицинская помощь.

— Вы можете рекомендовать нам больницу в Утрехте?

— Я не думаю, что ее нужно класть в больницу. Лучше поместите ее временно в санаторий. Я знаю там один очень хороший санаторий. Распорядитесь насчет лошадей. Мы должны попасть на последний поезд в Эйндховен.

Винсент молча стоял в темном углу гостиной. К дому подъехал экипаж. Доктор завернул Марго в одеяло и вынес ее на улицу. За доктором шли мать Марго и четверо ее сестер. Винсент последовал за ними. Семейство Ван Гогов высыпало на улицу и стояло у крыльца. К дому Бегеманнов сбежалась вся деревня. Когда доктор с Марго на руках вышел из дверей, толпа зловеще смолкла. Доктор уложил Марго в карету, туда же сели мать и сестры. Винсент молча стоял рядом. Доктор взял в руки вожжи. Мать Марго повернулась, увидела Винсента и закричала:

— Это ты, ты убил мою дочь!

Толпа хмуро смотрела на Винсента. Доктор поднял кнут и ударил по лошадям.

Карета покатила и скрылась из вида.

7

До того как Анна-Корнелия сломала ногу, жители Нюэнена недолюбливали Винсента, потому что не доверяли ему и не могли понять, отчего он ведет такой странный образ жизни. Но враждебности своей они открыто не проявляли. Теперь же они ополчились на него не таясь, и он чувствовал их ненависть на каждом шагу. При его появлении все поворачивались к нему спиной. Никто не хотел его замечать, никто с ним не разговаривал. Он стал парией.

Самого Винсента это мало трогало — ткачи и крестьяне по-прежнему принимали его в своих хижинах как друга, — но когда соседи перестали заходить к его родителям, он понял, что надо уезжать.

Винсенту было ясно, что самое лучшее — это уехать из Брабанта навсегда и оставить родителей в покое. Но куда ехать? Брабант был его родиной. Ему хотелось жить тут до конца своих дней. Хотелось рисовать крестьян и ткачей — в этом он видел единственный смысл своей работы. Он знал, как славно жить зимой среди глубоких снегов, осенью — среди желтой листвы, летом — среди спелых хлебов, а весной — среди зеленых трав; знал, как это чудесно — быть рядом с косцами, с деревенскими девушками то летом — под высоким необъятным небом, то зимой — у теплого камелька и знать, что все тут так ведется издавна и так останется до скончания века.

Винсент считал, что «Анжелюс» Милле — божественная картина, не сравнимая ни с каким другим созданием человеческих рук. Простая крестьянская жизнь была в его глазах той единственной реальностью, которая не обманет и пребудет вечно. Он хотел писать эту жизнь, писать с натуры, в широких полях. Да, ему придется мириться и с мухами, и с песком, и с пылью, портить и царапать свои полотна, часами блуждая по пустошам и перелезая через изгороди. Зато, приходя домой, он будет знать, что он только что смотрел в лицо самой жизни и ему удалось уловить хотя бы отзвук ее изначальной простоты. Если его деревенские полотна будут попахивать ветчиной, дымком, паром, поднимающимся от вареной картошки, — что ж, ведь это здоровый запах. Ведь если в конюшне пахнет навозом — на то она и конюшня. Если над полем стоит запах спелой пшеницы, птичьего помета или других удобрений — это тоже здоровый запах, в особенности для горожан.

Винсент нашел простой выход из положения. Неподалеку от дороги стояла католическая церковь, а рядом с ней домик сторожа. Сторож этот, Иоганн Схафрат, был портным; он занимался своим ремеслом в свободное время. У него была жена Адриана, добрейшая женщина. Она сдала Винсенту две комнаты, испытывая даже некоторое удовольствие оттого, что оказала услугу человеку, от которого отвернулся весь поселок.

Дом Схафратов был разделен посередине большим коридором: справа от входа помещались жилые комнаты, а слева — гостиная, выходившая окнами на дорогу; за гостиной была еще одна маленькая комнатушка. Гостиную отвели Винсенту под мастерскую, а в задней комнатке он хранил свой скарб. Спал он на чердаке, где Схафраты сушили белье. Там стояла в углу высокая кровать и стул. Раздеваясь на ночь, Винсент кидал на этот стул свою одежду, ложился в кровать, выкуривал трубку, глядя, как гаснет вечерняя заря, и засыпал.

В гостиной он развесил по стенам свои акварели и рисунки углем и мелом: головы мужчин и женщин, у которых были широкие, как у негров, чуть вздернутые носы, выступающие