«1. Президиум съезда избирается в количестве 7 человек и 3 секретарей.

…4. Каждая группа делегатов с решающим голосом, насчитывающая 40 человек, может выставить своего докладчика.

…6. Внеочередные запросы и заявления за подписью не менее 20 делегатов оглашаются немедленно, никакие прения по запросам и заявлениям не допускаются.

…10. По мотивам голосования дается 3 минуты после голосования.

11. …По требованию 15 товарищей с решающими голосами должно быть произведено поименное голосование.

12. Президиуму предоставляется право образовать секции по отдельным пунктам порядка дня или по отдельным детальным вопросам партийной работы…»

Регламент XXVI съезда ограничен всего тремя пунктами: о времени заседаний, о 15 минутах для участвующих в прениях (в прениях?!!) и о том, что замечания и предложения должно вносить в Секретариат в письменном виде (надо ли говорить, что стенографический отчет не содержит ни малейших следов каких-либо замечаний и предложений). Работа в секциях, выставление содокладчика, выступления по мотивам голосования, внеочередные запросы, именные голосования — каждый ли нынешний член партии с многолетним стажем знает, что это, собственно, такое? Зачем, в самом деле, содокладчик, если докладчик непререкаем? Какие такие могут быть мотивы у завсегда единогласного голосования? К чему внеочередные запросы, когда все решается в «рабочем порядке»?

XXVI — это съезд оваций. Они начались, едва куранты на Спасской башне пробили десять. Избрание президиума (124 человека) было встречено бурными аплодисментами, приглашение избранным в него занять свои места отозвалось в душах делегатов менее бурно, зато более устойчиво: стенографист зафиксировал «продолжительные аплодисменты». И «аплодисменты» — когда сформировался Секретариат съезда (29 человек). 80-страничный доклад Л. И. Брежнева прерывался аплодисментами 78 раз, продолжительными аплодисментами — 40, бурными, продолжительными аплодисментами — 8.

Структура выступлений была примерно такова: 30–40 процентов — ритуальные поклоны, половина — самоотчет (республики, области, края, района, колхоза или больницы — в зависимости от должности оратора). Иногда в одном абзаце содержалось деликатное предложение, адресованное Госплану, Госснабу и тому подобному ведомству «обратить внимание», «глубже вникнуть», «оказать помощь». В заключение следовал блок, заклинающий Центральный Комитет и «лично…», что трудящиеся (республики, области, края, района, колхоза или больницы) «не пожалеют сил» либо «приложат все силы».

Ритуальные поклоны отвешивались по крайней мере в трех направлениях. Во-первых, фимиам курился перед монументальной фигурой лично Леонида Ильича, что доставляло некоторое неудобство престарелому лидеру. Телевизионные камеры с умилением фиксировали, как время от времени он смахивал с уголков глаз набегавшую раз за разом скупую мужскую слезу.

Выписывая эпитеты, которых многажды удостаивался Генеральный секретарь и которых ни разу не слыхивал первый Председатель Совнаркома, я полагал, что несколько десятков выступающих непременно начнут повторяться. Ничуть не бывало. Русский язык вполне оправдал свою репутацию великого и могучего, он точно выразил мельчайшие оттенки чувств, обуревающих ораторов. Всего 6 раз Брежнев был назван «верным продолжателем бессмертного дела Ленина», трижды — «выдающимся политическим и государственным деятелем» и «пламенным борцом за мир и коммунизм», дважды — «верным марксистом-ленинцем». Остальные характеристики были неповторимы, тут надо отдать должное безымянным редакторам, правящим тексты выступлений. Отмечались «страстность и проницательность», «глубокая отзывчивость и внимание к людям труда», «постоянная забота о благе народа», «могучий ум, беспокойное сердце», а также «горячее сердце и выдающийся ум». К этим личностным характеристикам присовокуплялись на первый взгляд не вмещающиеся в одного человека деловые качества, именно: «государственная мудрость и прозорливость», «неиссякаемая творческая энергия», «богатейшие теоретические знания», «мудрый теоретик», «неиссякаемый талант дальновидного и гибкого политика», «наш мудрый руководитель», «громадный политический и организаторский талант» и просто «талантливый организатор». Последнее, по-видимому, граничило с известной недооценкой.

«Достойный сын рабочего класса» и «всенародно признанный лидер» тянулся к Ленину, как мальчик к елочным игрушкам. И точно так, не умея до них возвыситься, принижал их до себя: «руководитель подлинно ленинского типа», «ленинская принципиальность и человечность», «великий революционер-ленинец», «ленинская мудрость», «выдающиеся качества революционера ленинского типа», «ленинский стиль работы», «по-ленински глубоко, с гениальной ясностью», «в фундаментальных трудах раскрыты диалектические закономерности развитого социализма» и т. д. и т. п.

Второй иконой, перед которой надлежало лбы разбивать, был Отчетный доклад Центрального Комитета. Во времена Ленина, когда слова выражали лишь то, что они выражали, Отчетный доклад ЦК означал доклад, в котором ЦК отчитывался перед партией о своей деятельности. И в прениях по докладу ЦК обсуждалась и критиковалась деятельность ЦК, а тот, кто находил ее удовлетворительной, попросту не выступал. Большевикам показалась бы вздорной мысль, будто делегат может взойти на трибуну единственно, чтобы похвалить доклад. И уж вовсе невероятным и абсурдным — чтобы член ЦК распевал дифирамбы докладу… ЦК. Между тем на XXVI съезде из 40 выступавших в прениях по докладу ЦК 36 человек были членами ЦК.

И как они выступали!

В докладе были отмечены достижения «в развитии творческой активности производственных коллективов и коммунистическом воспитании трудящихся» Московской парторганизации. В. В. Гришин ответствовал: «Доклад… произвел сильное, незабываемое впечатление, вызвал чувство гордости за нашу партию и страну, ее великие достижения… Это выдающийся документ творческого марксизма-ленинизма. Он вооружает партию новыми теоретическими выводами и обобщениями, вдохновляет советских людей на дальнейшие трудовые свершения».

А в это время великий город задыхался в тисках сотен проблем, цвело то, что называлось потом «рыбным делом», «елисеевским делом», «щелоковским», «чурбановским»…

В докладе было сказано о «крупных достижениях хлеборобов Казахстана». Последовала адекватная реакция Д. А. Кунаева: «Этот беспримерно емкий документ, вобравший в себя коллективную волю и мудрость Центрального Комитета, подводит итоги гигантской целеустремленной работы партии и народа, вносит большой вклад в теорию и практику коммунистического строительства, служит боевым руководством буквально по всем позициям… Можно без преувеличения сказать, что значение Отчетного доклада ЦК всемирно».

А в это время на Атбасарском кладбище возводился монументальный памятник белогвардейцу Ялымову — тестю Кунаева, катастрофически пустели полки магазинов, под промышленной мышцей республики вздувались капилляры родо-племенного родства.

Докладчик по касательной прошелся насчет «почина партийных организаций Кубани». С. Ф. Медунов не заставил себя ждать: «В чеканных и мудрых положениях Отчетного доклада Генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Леонид Ильич Брежнев по-ленински глубоко, с гениальной ясностью раскрыл богатый практический опыт нашей партии, дал научный анализ ее внутренней и внешней политики в стремительно меняющихся острых ситуациях современности, наметил захватывающие перспективы дальнейшего восхождения к вершинам коммунистического общества».

А в это время сочинско-краснодарская мафия была в расцвете самонадеянной силы, и заместитель Генерального прокурора СССР предостерегал Аркадия Ваксберга от поездки на тихий Дон…

Доклад увязывал успехи «тружеников хлопковых полей Узбекистана» с «усилением работы парторганизации». Шараф Рашидович был на месте: «Всеохватывающий доклад Генерального