я ее вообще не увижу. Очень неприятный человек, ни с того ни с сего такие угрозы… Поговорив дома с Сарой, я принял мудрое соломоново решение – заплатить вперед. Либо все тихо и я таки получаю товар, либо его нет и я… опять не в обиде! Слушайте, ви так молоды, у вас все впереди, а у меня больная жена, голодные дети, теща с язвой и шумы в сердце. Я сказал чистую правду, клянусь Моисеем! Теперь я могу поспешить откланяться?

Когда гробовщик вышел, я тут же приказал двум стрельцам, дежурившим в сенях, идти за ним следом, но на расстоянии, чтоб не заметил. Дело к ночи, а гибель ценного свидетеля меня абсолютно не устраивает. Парни кивнули и обязались бдить за «долгоносым» вплоть до самого его дома. Вообще стрельцов в тот вечер у нас было пруд пруди. Еремеев расквартировал на бабкином дворе едва ли не половину своей сотни. Все были суровы, собранны и полны решимости отомстить за гибель боевого товарища.

– Никитушка, ты бы шел спать, касатик… – начала Баба Яга, когда мы напились чаю.

Я выпил не меньше трех чашек, успокаивая душу после «содержательного» допроса свидетеля.

– Сейчас пойду, стрельцов дождусь только. Не век же они будут его провожать.

– Да уж, больше часа прошло… Вскорости должны быть. А как ты угадал про того злодея, что тканями интересовался?

– Про пастора? Это элементарная логика. Первые сомнения мне подбросил царь Горох, он начал шуметь, будто евреи вечно норовят с наших купцов три шкуры содрать. Глупости, конечно… По мне, так все хороши, но сама идея того, что Шмулинсон знал или подозревал о краже, в голову запала.

– Одно непонятно, зачем же пастору немецкому черную ткань красть? У них ведь, как я помню, во всем одеянии церковном черного цвета нет. Сам в белом платье по улицам разгуливает, служки его в коричневых рясах. При чем же тут черное-то?

– «Ищите причину – найдете преступника», как говорил нам полковник Шмулько.

– Че ж тут искать? – удивилась Яга. – Преступник – пастор этот, как его… Швабс. Заарестовывать его – и дело с концом!

– Хорошо бы… а за что?

– За… за… вот ведь, змей, и ухватить-то его не за что!

– К сожалению… Что мы можем ему предъявить? Что некий Шмулинсон бездоказательно утверждает, будто бы он, гражданин Швабс, пытался перекупить у него черную ткань, а когда не вышло, в сердцах пообещал, что тогда она никому не достанется? Банальнейшее брюзжание из-за несостоявшейся сделки. Состава преступления – никакого, признаков правонарушения – тоже. Не говоря уж о том, что немец вообще сделает круглые глаза и скажет, что он этого еврея впервые в жизни видит! Нет… Направление мы получили правильное, но, чтобы добиться результата, нам еще пахать и пахать…

– Охохо-о-нюшки, грехи наши тяжкие… – сочувственно вздохнула Яга, убирая со стола.

В дверь постучали, явились стрельцы, следившие за Шмулинсоном.

– Все мирно, батюшка сыскной воевода. До самого дома проводили гробовщика энтого.

– В дороге ничего особенного не приметили?

– Нет… ну, вот разве… – Говорящий замолчал, неуверенно глянул на напарника, потом все же решился и продолжил: – Показалось мне, будто на Гончарном переулке из-за забора человек выглядывал. Вроде вылезть собрался, да нас услыхал… Я туда сбегал – никого. Иваныч говорит, показалось…

– Так… Это все? – уточнил я.

– Вроде все, – кивнули оба.

– Ясно. А что, молодцы, когда шли обратно, не было ли у вас ощущения, что за вами следят?

– Как в воду глядишь, участковый! – перекрестились стрельцы. – Только назад повернули, а чуем, ровно в спину кто дышит. Всю дорогу со страху оборачивались… Ну, да Бог миловал…

– Что ж, спасибо за службу. Вы свободны, доложите Еремееву о выполнении задания, и пусть располагает вами по собственному усмотрению. Бабуль, так я, видимо, пойду? Время и впрямь позднее, а этот петух завтра опять ни свет ни заря…

– Тревога-а! – истошным мужским воплем грянуло за окном. – Тревога, ребята, вражье!

Я бросился к дверям первый, оба стрельца – за мной, Яга кинулась к окошку. Во дворе горели факелы, толпились вооруженные люди, несколько человек в середине что-то яростно рубили бердышами…

– А ну, пропустите! Да разойдись же! Пропусти, кому говорю!

Когда я протолкался в центр, от «врагов» осталась лишь куча мелко нарубленных костей, плоти и тряпок, крови не было… На этот раз я узнал бы их и без дактилоскопического анализа. Ганс Гогенцоллерн и Георгий Жуков, бывшие охранники, неудавшиеся террористы, упыри, сегодня вечером похороненные на кладбище иноземцев. По крайней мере, нам так было обещано… Сейчас бессмысленно гадать, как они выбрались из могил. Наверно, осиновых колов все-таки не вбили. О результате Яга предупреждала…

– Никто не пострадал?

– Нет, батюшка участковый, – откликнулись стрельцы. – Мы на стреме были, во всеоружии. Только эти злодеи через забор прыгнули, как мы их всем миром – в топоры!

– Вообще-то поступили правильно, но только в данном конкретном случае, – напомнил я. – Это упыри, избавились от них, и ладно. А представьте, если бы живые люди? В плен надо брать, а не за бердыши хвататься. Впредь глядите повнимательней… Ну а за службу – всем спасибо.

– Рады стараться, батюшка сыскной воевода! – тихо грянули герои. – А что… это вот те самые, что Игната Дубова порвали и Петрушку Котова башкой к бревнам приложили?

– Да, те самые. В немецкую слободу этот мусор больше не повезем. Возьмите дров из поленницы и сожгите все это к чертовой матери.

– Слушаемся, – облегченно вздохнули стрельцы. – Стало быть, за своих мы все ж таки отомстили, сделали богоугодное дело… Ну, вот так-то, будут знать! Тащи дрова! У кого огонь? Гореть им на том свете, как на этом…

Я вернулся в дом. Рассказал Яге, как и что, да она и сама все в окошко видела.

– Ох, Никитушка, двоих злодеев завалили, а как