Аддамс молчит несколько секунд.

Перспектива уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний её нисколько не пугает — Кинботт, будучи настоящей акулой на адвокатском поприще, неоднократно отмазывала дядю Фестера и от более тяжких преступлений. Дело совсем не в этом. Просто Уэнсдэй чувствует себя полностью выбитой из колеи. За прошедшие дни ей начало казаться, что жизнь налаживается, что бездонная болотная трясина постепенно отпускает её, что нужно только потерпеть ещё немного — и всё вернётся на круги своя, а пережитый кошмар навсегда останется позади. И вот опять.

Но Петрополус расценивает повисшее молчание как знак сомнения и принимается приводить новые аргументы, обжигающие своей излишней откровенностью.

— Пойми, Уэнсдэй. Послушай. Что бы ты там не думала, он совсем не плохой человек. И когда ты пропала… Чёрт, да Ксавье места себе не находил, буквально с ума сходил от волнения. Никогда его таким не видел… — с каждым словом Аякс подходит ближе и настойчиво заглядывает ей в глаза, явно стараясь вложить в свой сбивчивый монолог как можно больше убедительности. — Даже когда он расстался с Элисон, а она ведь бросила его за пару недель до свадьбы. Я серьёзно, Уэнс. Знаю, он толком не умеет этого показывать, но ты правда ему нужна. Подумай над этим… Каждый человек ведь заслуживает второго шанса, правда?

Ей совсем не хочется этого знать.

Чертовски не хочется, чтобы каменные стены отчуждения, заново возводимые по кирпичику с таким титаническим трудом, рухнули по воле слепой надежды на лучшее. Она уже обожглась слишком сильно, чтобы снова полететь на манящее пламя как жалкий мотылёк.

— Аякс. Я сделаю всё, что от меня требуется.

Всё, что угодно. Только замолчи.

Пожалуйста, только замолчи.

Согласие должно было прозвучать холодно и уверенно, но голос предательски надломился как треснувший при половодье лёд.

Аддамс на секунду зажмуривается, титаническим усилием воли возвращая пошатнувшееся было самообладание.

Она соврёт на суде.

Она не позволит ему оказаться за решёткой.

Но на этом всё. Финальная точка уже поставлена, и никакие проникновенные речи из уст Петрополуса не смогут этого изменить.

На следующий день Уэнсдэй выписывают из больницы. А ещё через две недели назначают дату слушания — и она исполняет обещанное.

С самым непроницаемым выражением лица кладёт руку на Библию, клянётся говорить правду и только правду — а потом подробно и обстоятельно проговаривает тщательно отрепетированную ложь, заранее согласованную с Кинботт.

Заметно сникший прокурор допрашивает её без особого энтузиазма, присяжные сочувственно вздыхают, глядя на совсем юную жертву двух безумных маньяков, чудом выбравшуюся из смертельной мясорубки. Когда Аддамс начинает равнодушно рассказывать об издевательствах над пленницами, одна из женщин на скамье присяжных начинает тихонько всхлипывать. Другая поспешно протягивает ей носовой платок, смаргивая набежавшие на глаза слёзы.

— А затем Роуэн начал душить меня. Я уже практически потеряла сознание, когда появился мистер Торп, — ей приходится больно прикусить щёку с внутренней стороны, чтобы подавить желание обернуться на подсудимого. Нет. Нельзя. Это лишнее. Нужно сосредоточиться на своей заученной наизусть речи. — Он схватил Роуэна и отшвырнул в сторону. Потом подошёл ко мне, чтобы помочь. И в этот момент Ласлоу набросился на мистера Торпа сзади, выхватил у него пистолет. Началась драка. Мистеру Торпу удалось отнять пистолет и выстрелить Роуэну в плечо. Но он не остановился. Драка продолжилась. В какой-то момент мистеру Торпу удалось оттолкнуть Ласлоу, он упал и ударился головой. Это вышло совершенно случайно. Но если бы мистер Торп этого не сделал, мы все были бы мертвы.

Уэнсдэй умолкает и переводит отстранённый взгляд на прокурора, ожидая нового потока вопросов — но в зале суда висит гробовая тишина, нарушаемая лишь тихими всхлипами, доносящимися со скамьи присяжных.

— Мистер Картер, у обвинения есть вопросы к свидетелю? — судья поворачивает голову в сторону прокурора, но вместо ответа тот лишь отрицательно качает головой и потупляет глаза в длинный стол. — Мисс Кинботт?

— У защиты нет вопросов, ваша честь. Тут всё кристально ясно, — с готовностью отзывается Валери, приподняв уголки ярко-алых губ в машинальной, ничего не выражающей улыбке.

— Ваша честь, — решительно зовёт Аддамс, привлекая внимание пожилой женщины в чёрной судейской мантии. — Если допрос окончен, могу я уйти отсюда? Мне слишком тяжело вспоминать о случившемся.

В большей степени это ложь.

И хотя Уэнсдэй с неутешительным постоянством продолжает просыпаться посреди ночи от однообразных кошмаров, крепкая от природы психика позволила ей пережить недавние жуткие события без серьёзных последствий. И она уж точно не испытывает ни малейших сожалений, что вогнала осколок в горло чокнутой психопатке. Джеральдина Ласлоу сполна заслужила свою участь — быть прирезанной как свинья в убогом подземном сортире. После всего, что она сделала, такой конец казался даже слишком лёгким.

Нет, Аддамс отчаянно жаждет поскорее покинуть зал суда вовсе не потому, что воспоминания о пережитом причиняют ей мучительные страдания — ей просто-напросто не хочется лишний раз встречаться взглядом с фальшивым профессором. Она слишком опасается снова увязнуть в топкой болотной трясине, выбираться из которой невероятно трудно. Если вообще возможно.

Удостоверившись, что стороны защиты и обвинения не возражают против ухода главного свидетеля, судья позволяет ей покинуть зал — и Уэнсдэй быстрым шагом проходит мимо ровных рядов скамеек, стуча высокими каблуками и ни разу не повернув головы в сторону Торпа.

Отныне всё кончено. Настала пора сделать то, что она умеет лучше всего. Поставить на нём крест и двинуться дальше.

Следующие несколько дней проходят в стандартной, ничем не примечательной рутине. Большую часть времени Аддамс проводит за учебниками, стремясь нагнать пропущенный материал и отрываясь от академических талмудов лишь для того, чтобы принять душ или наспех перекусить. Заметно обеспокоенная Энид неоднократно предпринимает попытки растормошить её, вытянуть на вечеринку или просто съездить в город, но Уэнсдэй остаётся непреклонна, категорически отвергая любое проявление заботы.

Ей совсем не хочется лишний раз общаться с людьми — большинство окружающих по-прежнему взирает на неё с нескрываемым сочувствием. Словно она какая-то калека.

Это раздражает едва ли не до зубного скрежета, поэтому она всячески старается минимизировать количество вынужденных социальных контактов.

А ещё Аддамс упорно ограждает себя от любой информации по делу Торпа. Задача отнюдь не из лёгких — все новостные порталы пестрят громкими заголовками, перемывая кости подставному профессору, студенты шушукаются за её спиной, и даже преподавательский состав бесконечно обсуждает произошедшее. История о семейке серийных маньяков и детективе под прикрытием обрастает всё новыми слухами, зачастую бесконечно далёкими