Антоний прихмурил чело, думал.

– Мои все подкуплены! – высказал просто, как о привычном и ясном. – Для суда надобно собирать новый синклит!

Киприан поглядел на старого друга задумчиво:

– Решусь не поверить тому, что Пимен вообще явится на суд! – возразил он.

– Это было бы самое лучшее! – невесело усмехнулся Антоний. – Зришь ты и сам, в каком умалении нынче обретается церковь великого града!

– Но Мануил…

И опять Антоний прервал его:

– Мануил еще не избран, не стал василевсом, а до того может произойти всякое. Я не в обиде, что мои синклитики взяли Пименово серебро. Но страшусь того, не взяли ли они серебра у Генуэзской республики или даже у самого римского престола!.. Постой! Я, как и ты, не мыслю себе отречься от освященного православия, но Византия умирает, защитниками истинной веры могут стать только Русь и Литва. Причем твоя Русь – горсть враждующих между собою княжеств, подчиненных татарам, а Литва – великое государство, вобравшее в себя уже три четверти земель, населенных русичами, и растущее день ото дня! Сверх того, именно литовские земли подходят в Подолии к бывшим границам империи, и потому не лучше ли нам и тебе сосредоточить свои усилия именно на Литве?

– Литва обращена в католичество!

– Все неясно, все непросто, дорогой брат! – снова перебил Антоний. – Сам же ты баешь, что Витовту ничего не стоит креститься еще раз!

– Но до того ему надобно собрать под свою руку и Литву, и Русь, справиться с Ягайлой, а самое главное – решить наконец, хочет ли он стать католическим польским королем или русским великим князем! А решить сего Витовт, увы, никак не может, и, чаю, защитницей православия скоро останет одна Владимирская Русь! Да и я не мыслю терять литовские епархии, но объединить их с Владимирским престолом!

– Но ежели Русь выдвигает таких иерархов, как Пимен…

– Не выдвигает, а задвигает! – почти вскричал Киприан. – Пимен принужден был ехать сюда собором русских епископов!

– Организованным владыкою Федором! – возразил Антоний.

– Пусть так! Но против Пимена вся земля, и старец Сергий, радонежский игумен, чье слово весит на Москве поболе великокняжеского, тоже против него! Теперь, после смерти Дмитрия, Пимен уже не усидит на престоле!

– Ежели нас самих фряги или франки не заставят вновь усадить Пимена на престол митрополитов русских! – со вздохом подытожил Антоний.

Настала тишина. Оба думали об одном и том же.

О гибели Византии и надеждах на далекую, подчиненную ордынскому хану-мусульманину страну, страну-призрак, как казалось Антонию в отдалении, ничтожно малую, затерянную в лесах, утесненную с запада и с юга, а на севере упирающуюся в дикие леса и страшное Ледовитое море, где полгода продолжается ночь, по небу ходят зловещие сполохи и живут одноногие и однорукие люди – аримаспы, где пьют свежую кровь, а ездят на оленях и собаках заместо лошадей… И в эту страну поверить тут, в кипении человеческих множеств, где сталкиваются купцы из самых разных земель, где веет историей и гордая София по-прежнему вздымает свой каменный купол, созданный нечеловеческим гением прежних, великих веков!

Но где обширные владения этой столицы мира? Где Азия? Греция? Где острова? Где грозный некогда флот, где, армии, когда-то доблестные, а ныне послушно ходящие под рукою Османов?! Где Вифиния, где Никея, утерянные совсем недавно? На том берегу пролива вырос турецкий город Скутари, а под боком, на восточной стороне Золотого Рога, как на дрожжах подымается генуэзская Галата, уже пожравшая почти всю торговлю великого города… Близок, виден, неотвратим конец освященного православия! Надеяться можно только на чудо или на Литву и еще на далекую Русь!

Антоний вздохнул. Киприан упорно верит в нее. Верит ли он сам? Однако оттуда приезжают упорные и деловитые люди, настырные, жаждущие добиться своего, дружные в беде и смелые перед опасностью. Быть может, в отдалении времен Киприан и окажется прав!

Антоний снова вздохнул. Синклитиков переубедить будет трудно! Но ведь не копи царя Соломона у этого Пимена! И к тому же для суда над ним возможно набрать иных, неподкупленных (слово «неподкупленных» не выговорилось им).

– Баешь, не явится на суд? – вопросил он, подымая очи на Киприана.

– Не ведаю! Но мыслю тако, – честно отмолвил Киприан.

– Ну что ж! – Антоний вздохнул снова. – Пошлю ему грамоту с позовницами, да прибудет сюда!

Что произойдет, когда давно уже низложенный Пимен прибудет в Константинополь, Антонию было далеко не ясно.

Они простились, троекратно облобызавшись, и Киприан, сопровождаемый слугою с факелом, опять вышел в ночь, не очень веря в успех своего посещения. «Во всяком случае, он не забыл нашей прежней дружбы! – утешил сам себя Киприан. – И принял меня один, без подкупленного Пименом хартофилакта!»

К тайной радости Киприана и к величайшему огорчению Федора, Пимен на судилище не прибыл, вместо себя отправив послание, где требовал от самого императора охранной грамоты, «обороняющей его от всех, им же должен есть сребром, яко ни единому же от сих отвещати».

Требование было премного нелепым и принадлежало явно человеку, находящемуся не в себе. С заимодавцами Пимен расплатился еще у Азова, на устье Дона, и в Константинополе никто не угрожал ему новыми поборами. Слишком ясно было, что Пимен неистово боится суда. Послы Антония дипломатично ответили Пимену, что таковая просьба не входит в компетенцию патриарха и собора.

Вторично явившимся посланцам Антония Пимен ответил, что не придет к патриарху, пока не получит от него грамоту и