своей картины некоего итальянского автоконструктора, который обладал макиавеллиевским складом ума и был напрочь лишен жалости. В фильме эту роль играл Адольфо Челли — прекрасный актер, который, впрочем, был более известен за границей, нежели в Италии. В знаменитой картине «Тандерболт», посвященной приключениям агента 007, он сыграл негодяя по имени Ларго, который был главным противником Шона Коннери. У Челли были резкие черты лица, крючковатый нос, седые волосы и пронзительный, как у ястреба, взгляд. После знакомства с Челли Феррари принялся уверять всех и каждого, что этот актер не имеет с ним ни малейшего сходства, хотя сам, похоже, думал обратное. Более того, созданный Челли образ сильного, бескомпромиссного лидера очень ему импонировал, не говоря уже о том, что игра Челли немало способствовала упрочению мифа, имя которому было «Энцо Феррари». Кстати сказать, темные очки, которые Феррари не снимал даже у себя в кабинете и которые сообщали ему некий мрачный ореол и загадочность, тоже являлись составной частью этого мифа.

В 1965 году уже знакомый нам Порфирио Рубироза в последний раз стал «ньюсмейкером» номер один. Все эти годы он продолжал участвовать в гонках, беря Ferrari в аренду у Луиджи Кинетти. Разведясь с Дорис Дыок, он вступил в связь с фотомоделью За-За Габор, любившей позировать фотографам в кабине большой 375 MM Couper, на которой Руби в 1954 году участвовал в гонках «24 часа Ле-Мана». Потом Рубироза женился в четвертый раз — на Барбаре Хаттон. Он был ее пятым мужем, следующим после князя Игоря. Барбара, наследница миллионов Вулворта, выписала новому мужу чек на три миллиона долларов, подарила Boeing В-25 — бомбардировщик Второй мировой войны, переделанный под частный самолет, и небольшой табунок пони, натренированных для игры в поло. Ну и, конечно же, несколько машин. Руби стал постоянным участником соревнований в Себринге и так называемых «Недель скорости Нассау» на Багамах. Последние соревнования можно назвать скорее непрекращающейся светской вечеринкой, нежели спортивным мероприятием. «Недели» вошли в моду у светской публики в конце 50-х годов. Их посещали даже такие асы, как де Портаго и Мосс, искавшие развлечений в перерыве между сезонами. После убийства диктатора Трухильо в 1961 году, его друга и покровителя, Рубироза жил относительно тихо, в основном курсируя между Техасом, Калифорнией, Парижем и Ривьерой. Если бы не колонки светской хроники в прессе, то о нем скорее всего забыли бы. Но вот газеты снова вышли с аршинными заголовками, где значилось его имя. Это произошло 6 июля 1965 года. Возвращаясь домой со светской вечеринки, которая затянулась до утра, Руби, сидя за рулем жемчужно-серой с сиденьями из красной кожи Ferrari 250 GT, потерял управление на авеню Королевы Маргариты и врезался в ствол росшего на обочине дерева. Удар был настолько силен, что водитель высадил головой ветровое стекло; при этом рулевое колесо размозжило ему грудь, и он, не приходя в сознание, умер. Ему тогда было 56 лет, и это был последний случай, когда его имя упоминалось в прессе наряду с названием его машины — Ferrari.

В 1965 году произошло еще одно знаменательное событие. Энцо и Лаура Феррари после сорока лет существования на втором этаже старого здания «Скудерии» перебрались в особняк, находившийся в двух шагах от их прежнего жилища. Это был большой четырехэтажный дом, располагавшийся на углу Ларго Гарибальди сразу же за старой городской стеной Модены. Теперь у всех домашних Феррари были свои собственные просторные апартаменты. Энцо и Лаура поселились на первом этаже, а мать Энцо — на втором. В октябре все того же 1965 года случилось несчастье: Адальгиза Феррари, которой в то время было 93 года, подавилась крутым яйцом и присоединилась к мужу и внуку, покоившимся в фамильном склепе. Как говорил Феррари, он был для Адальгизы «источником гордости и радости, но одновременно причиной ее всегдашних страданий». По словам Феррари, она посвятила ему всю свою жизнь и до последнего дня была бесконечно ему предана.

Теперь Феррари обычно проводил утро в старом офисе, а ближе к полудню отправлялся на фабрику в Маранелло. В скором времени ему довелось побывать на открытии местной технической школы, которой было присвоено имя его сына. Она носила пышное название «Institute Profecionale Stato per I'lndustria a 1'artigianato Alfredo Ferrari» и была построена в сотрудничестве с Техническим институтом Корни, где учились Дино и Пьеро. Пьеро после окончания института тоже работал на фабрике, и это было постоянным источником споров в семье. Адальгиза, пока была жива, очень этому радовалась. Но Лаура была против. Она только раз видела этого юношу — во время одного из своих неожиданных визитов в офис, но крючковатый нос Пьеро, его отстраненный взгляд и высокая худая фигура не оставляли сомнений втом, в кого он уродился. Энцо снял для Лины и Пьеро новую квартиру на Виа Витторио Венетто — рядом с парком, неподалеку от принадлежавшего ему особняка. Теперь он проводил со своей второй семьей все больше и больше времени, даже ужинал там. Тем не менее назвать жизнь Лины абсолютно счастливой было нельзя. «Я отдала этому человеку тридцать лет жизни, — говорила она Маргерите Бандини, жене Лоренцо, — но мы ни разу не были вместе ни в кино, ни в театре. На Рождество он всегда дарил мне бриллиант; у меня скопилась целая шкатулка ювелирных изделий, которые мне некуда было надеть. Но больше всего мне хотелось, чтобы мы, ни от кого не прячась, хотя бы раз рука об руку сходили в ресторан». Тем не менее, и в жизни Лины были свои радости. Вместе с Энцо они ездили на уикэнды в Павулло — красивую горную деревушку чуть выше Маранелло. А еще они изредка навещали трех сестер Лины, которые, единственные в мире, принимали их как полноправную семейную пару.

Раз в год Феррари ездил в Монцу и наблюдал за квалификационными заездами перед началом Гран При Италии. Когда проходили испытания новой машины, он просил Пеппино отвезти его на автодром в Модене. Но за все эти годы он ни разу не побывал на английском автодроме и не наблюдал за испытаниями новейших машин, разработанных Чепменом или Купером. Феррари предпочитал, чтобы ему о новостях сообщали другие люди. «Старик добровольно отлучил себя от мира, — говорил Сертис. — Что же касается новостей, то он получал их, большей частью, в искаженном виде. Люди или боялись открыть ему глаза на истинное положение вещей, или старались передавать только такие сведения, которые, на их взгляд, могли доставить ему удовольствие. Другими словами, объективной информации он не имел и,