Шрифт:
Закладка:
«Головокружение» / «Vertigo» (Хичкок, 1958)
«Вертиго» (Головокружение) Хичкока на первый взгляд это сеанс магии с разоблачением. Пол-триллера — о вселении души прабабки- самоубийцы Карлотты в правнучку Меделину, дабы та повторила её судьбу и, вероятно в отместку за примесь крови богатого изменщика- соблазнителя, сиганула в холодный залив или на колкую черепицу. Вторая половина фильма — разоблачение: никакой потусторонней души-мстительницы нет, вполне здоровую Меделину сбросил с колокольни злой муж Гевин. Этот алчный капиталист предварительно убедил в суицидальных склонностях жены свидетеля-Скоп и, детектива с высотобоязнью, влюбившегося в переодетую и крашеную под Меделину сообщницу Гевина, дешевую гризетку Джуди из Канзаса.
Однако всё сие на первый взгляд. Фильм головой обращает посюстороннюю логику в спиритический экзерсис.
Вот фокус с исчезновением «переодетой Джуди» в колониальном отеле. Перед возбужденным, но вполне вменяемым сыщиком Скотти она предстает уже не Меделиной, но духом, бесследно испаряющимся вместе с чудной зелёной машиной. И если можно допустить, что консьержка, подыгрывающая ей в отеле — прима из местного драмтеатра, а сама вульгарная Джуди — самородок художественной самодеятельности, то совершенно необъяснимо, без театрального шепота в сторону, почему бессмертно влюбленный в Меделину Скотти не может узнать её без крашеных волос и старой блузки. Даже предаваясь с ней лобзаньям.
Разоблачение разоблачения:
На самом деле Скотти, после действительной гибели Меделины, встретил другую девушку — вульгарную продавщицу Джуди, приехавшую из Канзаса. Переодел, перекрасил, загримировал. Это Скотти заставил Джуди играть роль Меделины, а не несчастный муж Гевин. Детектив-акрофоб вновь искусственно создал на земле облик правнучки, затащил повыше, где в Джуди-ловушку, как и ранее в Меделину, вселилась самоубийственная душа прабабки Карлотты, монахини на колокольне.
«Вертиго» страдает душа Карлотты. Это душевная боязнь высоты, неспособность уйти в вышний мир.
PS. Интерес фильма в том и состоит, что он допускает возможность по меньшей мере двух толкований.
Сильно травмированный Скотти вполне мог, особо увидев на шее новой девушки похожую на колье Карлотты дешёвую побрякушку, войти от любви в штопор ума, заставить играть роль Меделины едва похожую на неё Джуди (прием набоковского «Отчаяния)».
Домысел? Конечно. А то, что консьержка не настоящая или подкуплена — не домысел? В фильме об этом нигде не говорится. А если не подкуплена? Тогда Скотти действительно видел вселившуюся в Меделину Карлотту, что вполне согласно с толкованием несчастного мужа, Гевина.
Собственно говоря, есть две вполне равноправные интерпретации происходящих в фильме событий — первая, ей посвящена первая половина фильма — толкование от Гевина: жила-была его жена Меделина, в неё вселилась душа Карлотты и жена умерла. Вторая интерпретация, «толкование от Скотти», возникает, когда детектив Скотти до безумия влюбляется в Меделину и доступной ему детективной логикой возвращает её из мертвых.
«Любовники» / «Les Amants» (Маль, 1958)
Любительница длиннопалых жокеев, сводница — парижанка Матти с помощью своей болтовни регулярно накачивает провинциальную визитершу Жанну лошадино-спортивным адреналином, отчего у той тяжелеют ноги, а в голове воцаряется вакуум, ревниво всасывающий в бульварной печатне мужа Анри свинцовые химикалии, мозаичные молекулы провинциальной культуры. Напоминая ваньку-встаньку, свой Пежо она превращает в Росинанта, с которого ее вовремя ссаживает археологический рыцарь Бернар и возвращает в родную Аркадию. Дальнейшее сплетенье рук, сплетенье ног на гобеленовой местности усмиряет гремучее содержимое Жанны, чья романтическая химия благодаря адюльтерной акробатике в замысловатом мужнином особняке пульсирует серенадой Морзе, отзываясь ауканьям русалок с ближайшей мельницы.
«Тихий американец» / «The Quiet American» (Манкевич, 1958)
Вьетконговские бури редуцированы в баре колониального отеля в молочный бурунчик микшируемого коктейля, что выбеливает вьетнамскую кожу, вздувает европеоидные губы и свинчивает Фьонг, барышню на подтанцовке, в тугой бутон, с которого соскользнёт тина вьетнамских муссонов вместе с падкими на сладкое британским каллиграфом, разрисовывающим Фьонг как опиумную ёлку и ангелоскаутом, что задохнётся в этой тине, пытаясь утянуть вьетнамку в небесный Техас.
«Карманник» / «Pickpocket» (Брессон, 1959)
У Мишеля есть два мешка под глазами и один каменный мешок — парижская комнатушка. В ней нет ни порога ни прихожей. Поэтому однажды он плавно попадает и в другой уличный карман — змеиную сумочку ипподромной красотки. Это оказалось упоительнее скачек. Если промах жокея вызывает лишь страх смерти, то промах карманника — целый спектр эмоций, в зависимости от предназначения украденного содержимого. Карманы, опустошаемые Мишелем, имеют контуры человеческих душ. Так благодаря воздушным арабескам щипаческого ремесла он овладел и формулой, создавшей человека из глины. Заявив хмурому полицейскому инспектору, что ему теперь всё позволено, Мишель как высшее существо, встретил и ангела девственную Жанну, экономку его матери. Однако, подобно всякому сверхчеловеку, герой убеждён в своей самодостаточности и бежит в Англию, откуда возвращается с ещё большими мешками под глазами — прямо в парижскую кутузку. Из глубины воззвах — ангельская Жанна прильнула-таки к решетке, впивающейся в губы карманника.
«Внезапно, прошлым летом» / «Suddenly, Last Summer» (Манкевич, 1959)
Эта лента опасна для киномехаников. Она должна стать инкарнацией изумрудной скрижали, по просвечивании которой киногерой обретает просветлённую физику, испепеляющую желатиновое обиталище.
Процедура преображения Себастьяна сложна и ступенчата, в отличие от простодушной перфорации его св. тёзки, чей образ находится в центре богатого чикагского особняка.
Прежде всего, квазиинцест с матерью Виолеттой удерживает героя в недорожденном в мир состоянии.
Как у всех «людей лунного света», его любовные стремления устремлены не на женщин, а на луну.
Её отраженный свет заставляет Себастьяна, подобно уроборосу, войти в беременный транс, в течение девяти месяцев окукливая своё рифмованное волнение.
Испарения первобытного сада при особняке — домашние джунгли, где копошатся мухоедки и падальщики, размягчают и переваривают его телесные оболочки.
Чтобы окончательно разродиться, Себастьян летит в заокеанский курорт, из-за причудливого рельефа названный Кабеза де Лоба — Мордой Волка, воющего на луну.
В качестве приманки для местных сатиров, он берёт с собой бедную кузину Катерину, облачая её красоты в купальник из симпатических чернил.
Сатиры, возбудившись,
