Охваченная желанием выпить и желанием уйти от Лена, прежде чем он снова сможет скользнуть в меня, я слезаю с кровати, хватаю фонарь и выхожу из комнаты. В дверях я останавливаюсь и устремляю на него предостерегающий взгляд.

– Сделай это еще раз, и я убью тебя, – сказала я.

Спустившись по лестнице, я наливаю немного бурбона в пустой стакан, вздрагивая от того, что только что сказал Лен.

Всего лишь капля.

Этого было достаточно.

Я превратилась в него, и это заставило меня чувствовать себя изнасилованной, грязной, испорченной.

Я наливаю еще бурбона в стакан, наполняя его так, как Лен мог бы наполнить меня, переливая из одного сосуда в другой. Озеро Грин – это огромная чаша, в которой его зло процветало, как вирус в чаше Петри, ожидая появления подходящего хозяина.

Теперь, когда дух вселился в Кэтрин Ройс, я вижу только два способа остановить это.

Первый – убить его на земле и надеяться, что его душа испарится в атмосфере. Не вариант, когда он сейчас внутри Кэтрин. Лен был прав. Я не хочу больше крови на своих руках.

Второй способ – перелить его в другой сосуд.

Я смотрю на французские окна, ведущие на крыльцо. Комбинированный свет фонаря и горящей на кухне свечи превратил стекло в импровизированное зеркало. Я приближаюсь к нему, мое отражение становится все отчетливее с каждым шагом. Глядя на себя, я приложила руку к сердцу, прежде чем провести ею по груди и вниз по животу. Затем я прикасаюсь к своей голове, лицу, шее, рукам – ко всем местам своего тела, где я ненадолго ощутила присутствие Лена, – убеждаясь, что он ушел.

Я так думаю.

Я чувствую себя, как обычно, измученным, саморазрушающимся, разваливающимся «я».

Я приближаюсь к двери, пока не оказываюсь всего в дюйме от стекла, глядя на свое отражение, которое, в свою очередь, смотрит на меня. Мы смотрим друг другу в глаза, и обе знаем, что нужно делать дальше.

Я отхожу от двери, хватаю фонарь и выхожу из кухни, совершенно забыв про бурбон.

Я поднимаюсь по лестнице, останавливаясь на верхней ступеньке, чтобы сделать глубокий вдох, готовясь снова посмотреть на Лена, прежде чем продолжить. Потом на лестничную площадку и в холл, где снова у меня под ногами захрустели осколки стекла упавшей рамы. Затем я проталкиваюсь через дверной проем в спальню, освещенную мерцающим светом свечи.

– Если ты скажешь мне, где девочки, я…

Мой голос увядает и замирает.

Кровать пуста.

Там, где должны быть руки Лена, со спинки кровати свисают два обрывка веревки. Веревки у изножья кровати короче и их концы оборваны, как бы распилены. Другие половинки этих веревок брошены на полу, где был нож.

Сейчас же его, как и самого Лена, нет.

Я замираю посреди спальни, прислушиваясь к звукам. Где Лен? Пока я была внизу, я не слышала, как дверь открывалась или закрывалась, что является как плюсом, так и минусом.

Плюс: он не выходил из дома.

Минус: он все еще внутри, с ножом и злой.

Я поднимаю фонарь и медленно поворачиваюсь, мой взгляд скользит по всей комнате, выискивая место, где он мог бы спрятаться. Под обеими кроватями, для начала. Эти темные пространства заставляли меня ожидать увидеть руку Лена, высовывающуюся из-под них, с размахивающим ножом. Нет. Я прыгаю на кровать, в которой лежал Лен, едва дыша, пока не останавливаю взгляд на еще одном потенциальном укрытии.

Шкафы.

Есть два, оба узких, пространства, предназначенных для детской одежды, то есть для меня и Марни, когда мы были маленькие девочки. Оба шкафчика были маленькие, чтобы в них мог вместиться человек размеров Лена.

Но не Кэтрин Ройс.

Ее гибкое тело могло бы легко поместиться внутри.

Я подхожу к изножью кровати, проклиная скрип пружин матраса. Вцепившись в каркас кровати влажными руками, я опускаю ноги на пол по одной. Затем на цыпочках пробираюсь вперед, быстро, как балерина, к первому шкафу.

Затаив дыхание, я протягиваю руку.

Я хватаюсь за дверную ручку.

Я поворачиваю.

Мое сердце замирает, когда открывается дверь.

Я тяну ее медленно, пока петли, которые годами не трогали, начинают скрипеть.

В шкафу пусто.

Я делаю шаг к другому шкафу. Опять не дышу. Хватаю дверную ручку и поворачиваю. Петли скрипят. Открываю. Результат тот же.

Пустой шкаф и мой разум, полный мыслей.

Лен сбежал из комнаты.

Теперь он прячется где-то в доме.

Дом большой. В нем много мест, где можно спрятаться и ждать.

Каждая минута, которую я провожу в комнате, слишком задерживает меня. Я должна искать.

Сейчас.

Я выбегаю из спальни, резко поворачиваю налево в холле и пробегаю по куче битого стекла на пути к лестнице. Я лечу по ступенькам так быстро, что едва касаюсь их ногами. Я останавливаюсь в гостиной, которая представляет собой море теней, колеблющихся в свете свечей. Я перескакиваю взглядом с угла на угол, с двери на дверь, пытаясь понять, не попала ли я в ловушку.

Лен может быть где угодно.

В темном углу. Или в этом темном пространстве у камина. Или в сумраке уголка под лестницей.

Трудно сказать, потому что кругом темно, тихо, неподвижно. Единственные звуки, которые я слышу, это дождь снаружи и напольные часы. Каждый их тик – это напоминание о том, что каждая секунда, которую я остаюсь в этом доме, – это еще одна секунда, которую я провела в опасности.

Я снова начинаю двигаться, желая уйти, но я не знаю, как лучше. Французские окна ведут на крыльцо, на ступеньки, на пристань, к воде. Я могла бы взять лодку и направить ее по бурной воде к причалу Буна, если он даст мне приют. В чем нет гарантии после того, как я его обвинила.

Затем есть входная дверь, с выходом на подъездную дорожку, которая выводит на дорогу и, в конце концов, на шоссе. Там