что мы придем, — даже не сомневайся. У вас с наскока сломать Союз не получилось, и теперь будет позиционная война. Готов к ней твой любимый фатерлянд? Реально сам подумай, а не на Геббельса опирайся. Этот худой звиздун, даже когда бои уже на Унтер-ден-Линден идти будут, все по радио будет трындеть о скорой победе и о вундерваффе. А пацаны и старики из фольксштурма, набранные уже после тотальной мобилизации, с гранатами будут бросаться под наши танки, зная, что после того, что здесь, в России, сотворили их сынки да папаши, пощады не будет никому.

Мелкий танкист, слушая меня, взбледнул еще сильнее, чем когда я угрожал его зарезать.

— Ты так говоришь, как будто все заранее знаешь. И слова-то какие придумываешь. Я немец, но таких слов и не слышал. Чудо-оружие, народное ополчение…

— Услышишь еще. Только поздно будет. Когда ваш главный пропагандист первый раз скажет про без пяти двенадцать — можешь смело доставать ствол и стреляться… А насчет того, что заранее знаю, это ты в точку попал. — Я ухмыльнулся и продолжил: — У меня бабка колдунья была. Вот от нее дар и достался.

— А что такое — без пяти двенадцать?

— Ну ты, царская морда, даешь — может, тебе еще и карты генштаба быстренько нарисовать? Доживешь — сам узнаешь.

— Как я узнаю, если ты меня зарезать хочешь?

— Да передумал я тебя в расход пускать. Вижу — человек ты не глупый, еще и с массой влиятельных родственников. Через год-полтора до тебя дойдет, что Адольф Алоизиевич крупно накосячил. И ты захочешь помочь своей стране. Вот тут — меня и вспомнишь. Мне тоже эта мясорубка, что идет, и еще более крупная, что нас ожидает, не нравится. Да и Дрезден с галереей жалко…

Гельмут недоуменно потряс головой:

— При чем тут Дрезден?

— А его союзники с землей сравняют. Американцы, англичане и французы с вами поступят еще хлеще, чем с индейцами на Диком Западе. Массовый геноцид немцев. Версальский мир вам слаще меда покажется. В той части Германии, что им отойдет, — немцев практически не останется. Вы же лягушатников да лимонников так напугали, что они решат от таких соседей совсем избавиться. Даже бывшие эсэсовцы будут в нашу зону оккупации сбегать. Ну, это те, кто не успел в Аргентину свалить. По ним лучше десять лет в Сибири и домой, чем в концлагерях, на шахтах Рура, за два года сгорать…

Вешал лапшу на уши «африканцу» самозабвенно. Заливался соловьем, давая немного реальных фактов, а потом, беря их за основу, выдавал совершенно другие прогнозы. Фриц слушал, недоверчиво улыбаясь, но это было все равно. Я вовсе и не рассчитывал, что он мне поверит. Но, как говорилось в старом анекдоте — мысли, мысли-то останутся! А с его связями, когда он увидит, что дела пошли совсем херово, реально что-то предпринять.

Может, у нас получится свой, просоветски настроенный Штауфенберг. Теперь бы его еще убедить, что советская оккупация лучше американской. И я начал заливаться в этом направлении. Говорил, что Сталин видит Германию не оккупированной, а свободной и не сателлитом, а союзником. Прошелся по идеям Бисмарка. Попугал злобными французами и лукавым Даллесом. Трындел до тех пор, пока Гельмут не спросил:

— Ты, командир, меня вербуешь?

Он меня так обзывал, потому что свое Ф.И.О. я ему не говорил — много чести будет, а на вопрос, как меня называть, ответил, чтобы звал командиром.

— Да на хрена ты мне сдался — тебя вербовать! Да и как? Ты мне сейчас все, что хочешь, пообещать можешь, и привет. Просто хочу, когда ты сам увидишь, что я прав, не сделал какую-нибудь глупость, а посоветовался бы со знающим человеком. То есть со мной.

— И как ты себе это представляешь?

— Да очень просто — напиши письмо в Цюрих, на центральный почтамт, до востребования на имя… — Я на секунду задумался, а потом выдал: — Иоганна Вайса. Ну, типа, это твой знакомый старинный. И там напиши, как тебя найти. Сможешь же, если приспичит, письмо, минуя цензуру, отправить?

Гельмут кивнул, а я, подстраховывая нашего, еще неизвестного мне связника, добавил:

— Только смотри, голубая кровь. Захочешь биться до конца, за папу Гитлера, хрен с тобой. Можешь писем не писать. Но вот если напишешь и сдашь человека в гестапо, я тебя из-под земли найду. Точнее, даже не тебя сначала — а всех твоих родственников. Так что не обижайся потом.

Танкист выслушал все это молча, только потом спросил:

— Командир, а ты кто? Я не верю, что ты обычный армейский разведчик.

— Правильно не веришь, я же тебе говорил — я колдун. Ты про Тибет что-нибудь слышал? Ну вот видишь, какой молодец. А про Шамбалу? А ты поинтересуйся. Я вот, например, оттуда. Очень интересное место. Сейчас вот русским помогаю, потому что так надо. А ты, кстати, потом поинтересуйся, почему у вашего любимого фюрера одно яичко. И что это значит с эзотерической точки зрения, тем более для мужика. Сам многое поймешь…

Во как загнул. Немного мистики, особенно дубовой тевтонской натуре, не повредит. Пусть потом соображает — я так шутил, или вправду все это… Тем более что я и сам не знаю, что с этой самой эзотерической точки зрения мои слова значат. Но тут поступил, как наши различные шаманы и прорицатели действуют. Напустил тумана и замолк на полуслове. У человека натура такая — он сам все остальное нароет и додумает. Тем более что однояичный фюрер — это факт. И факт для него, наверное, неприятный. Лучше бы у Адольфа руки не было — все приличней. Глядя на задумчивого немчика, поднялся, потягиваясь, и ткнул Гельмута в точку за ухом.

Фриц мягко свалился на бок, а я стал поднимать бойцов. Пока радист настраивал рацию, все думал, почему не поступил гораздо проще и не завалил этого отпрыска голубых кровей? Может, потому, что он не впал в панику при виде ножа? Так эсэсман тоже поначалу держался хорошо. Скорее всего, это был какой-то неправильный фриц. Не остервенелый, а наивный, что ли… со