Сенатор Аримат одобрительно хлопнул в ладони. Руфин правильно ставил, как игрок, на квит или на двойной проигрыш, ничего другого не оставалось. Глупо отрицать донос базилевсу.

– Да, сограждане, – заговорил Аримат, – смущенные действиями базилевса в провинциях и здесь, мы, венеты, и вы, прасины, согласились действовать вместе. Вместе хотели мы смягчить базилевса. Но, подобно Капанею[17] и Амфиараю, вызвали молнию, нас убивающую, ударили землю, готовую нас поглотить. Взгляните! Охлос разбивает тюрьмы и жжет город. Наши рабы и клиенты покидают нас. Ожили схизматики. Я слышу голоса донатистов[18]. Не хотите же вы раздела земель и имущества, как делали в Африке эти безумцы? Призываю вас именем Христа всемогущего, спасите себя и имущество, не идите на гибель! Уничтожим этот пергамент, который не понят любезнейшим Оригеном, напишем новый, и пусть все выразят преданность базилевсу, помазанному на престол священным маслом от гвоздей Иисуса Христа!

Нагнувшись с амвона, Ориген чего-то ждал. С острия поликандила соскользнула свеча и мягко упала на каменный пол; затрещал натертый селитрой фитиль. Похороненные под храмом праведники спали вечным сном. Чей-то голос вступил в борьбу с одиночеством и обреченностью.

– Христос бог наш, – молился старшина прасинов Манассиос, – благодарю тебя, ты открыл нам тайну души Иуды. Не был ли он предназначен нести твое слово? – И предал. Но он ушел молча. Эти гордятся, хвалятся своим умом, звенят тридцатью сребрениками…

Аримат выбежал на амвон; вместе с Руфином он ухватился за ризу иконы Христа, вместе оба закричали:

– Убежище, убежище!

Но кто-то уже размахнулся поликандилом, как дубиной.

Северо-восточный ветер раздувал очаги пожаров. В некоторых местах жителям удавалось отстоять свои жилища, но большие дома рушились, и город затягивало дымом.

Передавали противоречивые слухи: в город через Золотые Ворота вошли десять тысяч наемных варваров, которых базилевс вызвал для усмирения мятежа; базилевс ночью бежал, и мятежники захватили Палатий.

На берегу Золотого Рога и Пропонтиды, в портах Юлиана, Контоскалий и Елевферия толпились перепуганные жители. На рассвете лодочники еще удовлетворялись пятью оболами с человека за переправу на азиатский берег. После восхода солнца стали запрашивать по серебряному миллиарезию. Лодок не хватало. Невзирая на ледяную воду, люди бросались с берега, чтобы перехватить возвращающийся пустым челнок перевозчика.

Голосили женщины, плакали дети.

Некоторые обвязали лица тряпками, жалуясь на ожоги и ушибы. Вооруженные чем попало группы по пять, по десять человек кого-то искали. Говорили, что префект Евдемоний и квезитор Стефан прячутся в городе, что их видели на берегу.

Люди, потерявшие в огне все достояние, чего-то ждали, лишившись способности двигаться.

Сегодня не было обычных постов из легионеров. Сторожа, вооруженные палками, оказались бессильными. Ворота складов были разбиты, двери выломаны. Толпы растаскивали соль, зерно, сушеные фрукты, муку, амфоры с маслом, вино. Вино пили тут же, заедая сухими абрикосами и пшеницей из горсти.

Двое, седобородый и молодой, стоя на коленях, выбирали зерно из щелей по застарелой привычке бедности, хотя рядом стоял набитый куль.

Кто-то кричал под ножом, кого-то тащили на мыс каменного мола, бросали в воду, и мстители хищно нагибались, следя, не отвязался ли камень, не всплывет ли судья, сборщик налогов, ростовщик или какой-нибудь служитель Палатия.

– Конец мира пришел, воистину конец! Боже, воззри на грехи наши, наведи кару на безбожного! – вслух молился священник в изорванной рясе, и нельзя было понять, на чью голову призывает он грозную длань божества.

Вместе с пеплом и копотью ветер разносил набат. Бронзовые доски звонили поспешно, нестройно, тревожно. Только София Премудрость, твердая крепость кафолической догмы, притворялась, что ничего-то не видит, не знает. Ее била высотой в пять локтей, изогнутые в виде римского щита, вздрагивая на крепких цепях, утверждали, как обычно:

Мы

  – здесь!

Мы

  – ждем!

Мы

  – бьем!

А меньшие подголоски льстили:

Ты все, ты все,

ты власть, ты власть,

ты есть, ты есть.

Тюрьмы сгорели, префектура тоже. Легион ушел, город принадлежал мятежникам. Что же делать дальше? Никто не знал.

Красильщик и Гололобый не разлучались, за ними после разгрома префектуры следовало сотни две решительных людей. Красильщик добыл себе щит и каску. Гололобый успел обрить голову.

Окруженные своими, они совещались отрывисто, решительно. Будь что будет, но следует напасть на Палатий. Больше чем кто-либо, Красильщик понимал трудность затеи. Плебеи с ножами и самодельными копьями становились в воинственные позы бывалых солдат. Несомненно, в толпах нашлись бы легионеры, несправедливо, как Красильщик, выгнанные из войска. Нет времени поднять вербовочный знак. Нет оружия. Остается гнев.

– Друзья, братья! Не медлите, не дайте тирану оправиться от страха! На Палатий! – крикнул Красильщик.

Из толпы выделился худой, бледный человек:

– Сограждане, свободные люди, тиран дрожит! Сила с вами. Так хочет бог. Старшины всех демов с вами. Будут снижены цены на хлеб, на мясо, на рыбу. Возобновится даровая раздача нуждающимся. Не будет грабительской монополии на соль. Каждый будет покупать соль без понуждения и по цене, которую захочет заплатить! У вас будет справедливый суд в демах, по старому обычаю. Без разрешения демов никто не будет осужден и наказан. На тирана! Побеждай!

В толпе переговаривались:

– Это Ориген, сенатор. Его оскорбила базилисса, ему можно верить.

И снова толпа двинулась к площади Константина, а там недалек и Палатий. Улица, которая вела к Медным Воротам, была преграждена одиннадцатым легионом.

Первая когорта, образовав четыре тесных ряда, правым боком упиралась в стену. Третья когорта стояла таким же строем на левой стороне улицы. Вторая когорта ждала посередине, немного отступив в глубину.

Вдали, шагах в четырехстах, блестели Медные Ворота, украшенные рельефными венками и гирляндами со стилизованными черепами быков, в пустые глазницы которых были вставлены черные агаты. Медные Ворота принадлежали к числу чудес Византии, уже издали глаз ощущал невыразимую тяжесть створок.

Когорты тоже казались нечеловечески тяжелыми в каменной неподвижности рядов, одинаковых щитов, одинаковых касок.

Мятежники взроптали и умолкли. Первые ряды остановились в двухстах шагах от легионеров.

Красильщик осмотрелся, посоветовался с Гололобым, и тот, взяв с собой несколько десятков людей, куда-то исчез.

Впереди строя когорт стоял легат, отличавшийся от рядовых легионеров поясом особенной формы и отсутствием дротиков. Красильщик подошел к легату и приветствовал его взмахом меча. Внимание толпы сосредоточилось на встрече этих двух людей.

– Старый Заяц, Анфимий, ты не узнаешь меня? – спросил Красильщик. – Меня, Георгия из второй когорты седьмого легиона?

– Ты!!!

– Узнал? А я сразу тебя узнал в префектуре. Может быть,