Шрифт:
Закладка:
Немного не долетев до собора, стая внезапно повернула обратно и устремилась к цирку.
— Так и есть. На мещеряка пошли… — проговорил Самсон обреченно.
Гошка-мещеряк считался в городе самым хитрым голубарем после Самсона.
— Упустили? — спросил, появившись словно из-под земли, Коська.
Ребята молчали.
— Это же надо! — продолжал Коська, искательно поглядывая на Таракана. — Дома упустили, у Самсона упустили. Называется голубятники.
Ребята были настолько обескуражены, что забыли поинтересоваться, где он пропадал. А Коська самые острые минуты конфликта пересидел в дальнем углу двора за ящиком, в котором гасили известь. Так никто и не узнал ничего. Только Славик удивился, что штанина у Коськи белая.
На крыше под ноги Самсону попалась черная монашка. Она никуда не хотела лететь. Она хотела в гнездышко.
— Ты еще тут! — он пнул ее ногой. — Где они?! Где?! — завопил он, потеряв голубей из виду. — А ну, давай сюда, ты, атаман! Давай сюда, тебе говорят!
Таракан забрался на крышу. Голуби шли высоко, растянувшись черной ниточкой.
— Вон сколько рублей улетело, — сказал Самсон. — На Форштадт идут?
— На Форштадт.
— Ну, все. Сейчас их Гошка возьмет, — произнес убито Самсон и сел на железо.
— Самсонушко! — звал старичок снизу. — Будь такой добрый… Выпусти меня, христа ради.
— Ну чего? — Самсон уставился на Таракана, стараясь на лице его вычитать, что случилось. — Поднял Гошка своих? Гляди туда… Гляди лучше…
— Вроде нет.
— Гляди шибче. Туда гляди…
— Чего я, не знаю, что ли? Туда и гляжу… Что ты за голубятник, что от тебя голуби бегут.
— Никуда они не бегут… Их Дипломат увел… Я его от Гошки сманил. С руки кормил сукинова сына… А он — вишь, к старому хозяину… Сам ушел, табунок увел. Вот это порода!.. На ногах вторые крылья! Нынче такого товара нету!.. — Он вздрогнул, словно его разбудили. — Не поднял?
— Нет. Дальше пошли. Круга водят.
— Врешь?
— Гад буду.
— Э-ге-ге! — Крыша загремела. Самсон вскочил и проплясал что-то вроде цыганочки. Он вспотел и дышал тяжело. Руки его тряслись. — Чего, Гошка, выкусил? Меньше в пивнухе заседай. Дюжина пива, соленые сухарики! Посмеюся я завтра вокруг него. Мне бы второй глаз — не осталось бы в городе голубей. Всех бы заманил… — Он опять спохватился и спросил недоверчиво: — Верно говоришь, не поднял?
— Верно. Ушли твои. Вовсе не видать.
Самсон еще больше развеселился, хлопнул Таракана по плечу.
— Слышь, прибегал мещерячок… Отдай, мол, Дипломата да отдай… На колени падал. Бабу свою заме-сто его сулил… А я ему — вота… — и Самсон показал форштадту большущий шиш.
И умиротворенно закончил:
— Слазь. Больше глядеть нечего. Сейчас они на собор пойдут и домой. У них сроду мода такая…
Он слез во двор. За ним опустился Таракан.
— Тебе сколько лет? — спросил Самсон.
— Много.
— Ты чего, припадошный?
— Не знаю.
— А ну, покажи инструмент.
Таракан достал «перышко». Самсон попробовал лезвие на ногте.
— Хорошая работа. Где взял?
— Шкет один дал. Беспризорник. У нас под лестницей ночует.
— Спрячь подальше. Финачом не озоруют. Нынче припадошных тоже берут. Пырнешь кого, и прощай мама дорогая.
Темнело. Словно рождаясь из ничего, из тихого вечернего воздуха, один за другим возникали голуби. Посвистывая крыльями, они устало садились на крышу, на землю, на вольеры.
— Вот она, Зорька, — сказал Славик печально.
— Не серчайте, — утешал Самсон, направляясь к воротам. — Мы с этим мещеряком хотели артель сколотить, «Красный голубь». Не лигистрируют. Мелкая, говорят, буржуазия. А сейчас, что ни день, агенты с портфелями ходят. От каждого приходится откупаться. А покупатели, вот они… — Он подпер плечом заслон и, передвигая его в железных скобах, закончил животом, натужно — Куроеды, — и выпустил злющего старичка.
— Тащите, пацаны, два рубля выкупу и получите свой товар. Да за замок двадцать шесть копеек. — Самсон взглянул на Таракана, подумал и сказал: — А про казармы ты зря… Глаз мне господин Барановский в восемнадцатом годе вынул. Никто не верит, а так…
И, на зависть ребятам, Самсон подал Таракану, как большому, руку.
7
С тяжелым сердцем шел домой Славик. Он знал, что его давно дожидается учительница музыки, что мама звонила в милицию, гоняла прислугу Нюру в соборный садик. Он надеялся, что по дороге само собой придумается оправдание, которое умилит и маму, и сердитую учительницу, и Нюру, и спохватился только после того, как за ним тяжело хлопнула парадная дверь.
Делать нечего. Придется не торопясь подниматься по лестнице. До третьего этажа можно много чего придумать.
В подъезде его ожидала новая неприятность.
В углу, под каменной лестницей, спал босой оборванец. Это был страшный бандит по прозвищу Клешня. Несколько лет подряд, обыкновенно в июле, он появлялся в городе и до осени располагался под лестницей. Во дворе говорили, что где-то за рекой, в роще, Клешня зарыл клад и теперь режет людей не с целью грабежа, а просто так, чтобы не разучиться.
До сих пор Славик видел этого бандита только во сне. Наяву им не приходилось сталкиваться. Клешня появлялся в подъезде часам к двенадцати ночи и исчезал на рассвете. Славик в это время спал. А сегодня — еще девяти нет, а он уже здесь. Такого никогда не было.
Славик отер о штаны липкие ладони. Экономическая угольная лампочка освещала дырявые обноски, клокасто стриженный беспризорный затылок и кривые пальцы на босых ногах. Бандит лежал в позе зародыша, уткнувшись носом в колени.
Первой мыслью Славика было пройти домой со двора. Но тогда придется опять хлопать дверью, и Клешня может проснуться. Славик прикусил язык и стал на цыпочках пробираться к лестнице. Не успел он сделать и трех шагов, Клешня вздрогнул и выпучил на него белые глаза.
К удивлению Славика, Клешня оказался совсем не таким, каким появлялся во сне. Ему было лет пятнадцать, не больше. Страшным у него было, пожалуй, только немытое лицо, такое же черное, как и ноги. А если его отмыть, то оно перестанет быть страшным: нос прямой, правильный, под носом ни разу не бритые усики. Эти нежные, как реснички, усики особенно удивили Славика, И он вспомнил, как во дворе говорили, что Клешня не трогает жильцов дома, и ценили его благородство.
— Хина есть? — спросил Клешня.
— Не знаю, — ответил Славик.
Клешня пошарил внутри зипуна и вытащил пивную бутылку. Славик заметил, что рука у него изуродована. Целыми на ней были всего два пальца.
— Пить охота, спасу нет, — сказал Клешня. — Вынеси водицы.
От него исходила едкая тлетворная вонь.
— Меня ожидает учительница музыки, — сказал Славик. — И потом… меня
