свои чувства, — сказал он и сделал паузу, стараясь прожевать кусок мяса, затем, сдавшись, сплюнул хрящ и отложил его на край тарелки, — это был бы не мир Джейн Остен, правда?

— Правда. — Я подняла свой крошечный бокал с вином в знак согласия с этим замечанием, опустошила его и подлила нам еще. — Но ты ведь был актером, так? Наверняка тебе это помогает. Ты ничего об этом не рассказывал. — Он вообще почти ничего о себе не рассказывал; мне следовало узнать его получше до того, как мы окажемся в постоянном окружении слуг и перестанем выходить из образов. — Какая у тебя любимая пьеса Шекспира? Какое у тебя было амплуа?

Лиам насторожился.

— Самое обыкновенное — того, кто прозябает без работы.

— Но ты учился в театральной студии?

— Учился.

— В Лондоне?

— В Лондоне.

Оказавшись в тупике, я ненадолго замолчала.

— И тебе там нравилось?

— В целом да. — Он снова покраснел и вдруг выдал: — Полагаю, там всяко веселее, чем на медицинском факультете.

— Я обожала учебу на медицинском.

— Что ж, повезло тебе.

— Но мне бы и в театральной студии понравилось. Меня завораживает актерство. Я в упор не вижу особенной дихотомии между наукой и искусством, в существовании которой все так уверены. Разве нельзя любить и то и другое?

— Можно. — Он откинулся на спинку кресла и, покручивая свой пустой бокал, склонил ко мне продолговатую голову. — Значит, так ты здесь оказалась? Из любви к литературе?

— Если вкратце — да. Из любви к Джейн Остен.

— Она — чудо. — Мы задумались, и Лиам чуть тише добавил: — Подумать только — она жива. Прямо сейчас! И мы, возможно, познакомимся с ней — если будет на то воля Божья и мы сами все не испортим…

— Не испортим.

— Ты в себе, похоже, уверена донельзя.

— Я столько времени на эту миссию убила не для того, чтобы ее завалить.

Лиам никак это не прокомментировал. Я положила нам по куску мясного пирога, надеясь, что этот будет получше, чем в «Лебеде». Хотя могло ли быть хуже?

— А если не вкратце?

— Что?

— Ты сказала… — Он потупил взгляд в стол. — Ну так…

— Я попала сюда благодаря знакомому — в смысле, я, возможно, не самый очевидный кандидат, поскольку я американка и все такое, — но я была лучшим вариантом, и в конце концов организаторам хватило ума это понять. Единственная в своем роде фанатка Джейн Остен с опытом врачебной деятельности в полевых условиях, которой наглости не занимать, — как-то так. — Я помолчала. — А ты?

— Наглостью не отличаюсь, увы.

— Как ты?..

— Мне повезло.

Меня бесит притворная скромность. Лиам написал биографию лакея Бо Браммела, чем доказал, что обладает изящным слогом и остроумен — как минимум на бумаге.

— Моим профессором был Герберт Брайанд, — добавил Лиам. — Вернее, моим наставником. — Вид у меня, похоже, был недоуменный. — Это он нашел письмо.

— Ах, вот что.

Все уцелевшие письма Джейн Остен, казалось, уже были найдены — сборник с комментариями к ним выдержал одиннадцать изданий, — но тут в давно вышедшем из обращения экземпляре «Айвенго», который хранился в библиотечном архиве в Кройдоне, обнаружилось еще одно письмо. Написанное Джейн Остен в 1815 году, оно было адресовано ее подруге Энн Шарп и стало настоящей сенсацией. Выяснилось, что ее роман, предположительно начатый и заброшенный в 1804 году, спустя десятки лет опубликованный в неполном виде под названием «Уотсоны», все же был закончен. В письме Джейн Остен объясняет, почему не желает, чтобы он увидел свет, и сообщает о желании его уничтожить. Он слишком личный, пишет она, слишком мрачный.

— Это Брайанд надоумил тебя подать заявку?

— Он этому поспособствовал.

— Я уверена, что твои личные качества тоже сыграли роль. Но с его стороны это щедро. Подумать так, он и сам наверняка хотел бы сюда попасть.

— Он уже старик, здоровье не то.

— Все равно с его стороны было мило тебя поддержать. Это мощно продвинет твою карьеру, так ведь?

Путешествия в прошлое не афишировались. Если мы преуспеем и вернемся с «Уотсонами», институт состряпает какую-нибудь историю о научном открытии. Событие будет неслыханных масштабов, поскольку исконные британцы боготворили Джейн Остен и считали ее недолгую жизнь и скудость литературного наследия трагедией, сравнимой с уничтожением Александрийской библиотеки.

— Это будет мой прорыв, — произнес Лиам до того серьезным тоном, что я еле подавила смешок. — После такого новая жизнь начнется, знаешь ли.

— Кажется, она уже началась. — Я обвела комнату рукой. — Это же безумие — вот он, тысяча восемьсот пятнадцатый. Если это не новая жизнь, то что?

Мои прежние тревоги как ветром сдуло; мне не терпелось взяться за дело. Познакомиться с ней, узнать ее. Проект «Джейн Остен» будет изумительным. И зябким — я поежилась, несмотря на пылавший рядом огонь.

— Ты права. Я оговорился.

— Но ты ведь что-то подразумевал под этим. Возможно, ты станешь тем, кто подготовит рукопись к публикации? — Я снова наполнила наши бокалы. — Только представь. Прочитать текст, написанный ее рукой! Увидеть, что она вымарала и чем заменила!

— Было бы здорово. — Его слова прозвучали так, словно ему самому это ни разу не приходило на ум.

Однако я знала, что после театральной студии он успел поучиться в Оксфорде; его книга попала в длинный список какой-то литературной премии; его наставник поддержал его кандидатуру для проекта. Достижения Лиама на этом не заканчивались, но остальные стерлись у меня из памяти. Я сложила руки на груди, чтобы не растерять тепло.

— Так вот что тобой движет? — Я поняла, что выпила больше, чем следовало. Но передо мной лежала загадка, и лучшего момента, чтобы разгадать ее, было не найти. — Банальные амбиции? Признание в академических кругах?

Лиам посмотрел на меня.

— Хочешь мой сюртук? Ты ведь мерзнешь?

Я согласилась, поскольку действительно мерзла, и, надев эту огромную штуковину, закатала рукава, чтобы отыскать собственные ладони. Повисла пауза — я надеялась, что Лиам оставит без комментариев мою низкорослость, и он не подвел.

— Я пыталась платье застирать. Оно в грязи, — объяснила я.

— Моя догадка оказалась верна.

— Я вовсе не планирую разгуливать в 1815 году в полураздетом виде.

Я надеялась, что Лиам усмехнется, но он лишь кивнул. Я подняла бокал.

— За миссию.

— За Джейн Остен.

— За «Уотсонов».

Наши бокалы звякнули. Порыв ветра влетел в открытое окно и пронесся по комнате, отчего пламя заплясало, шторы взметнулись, а я снова поежилась. У меня возникло чувство, будто я здесь и в то же время не здесь, будто наблюдаю за этой сценой издалека, будто время запнулось, на мгновение замерло и пошло дальше — как если бы произошел секундный сбой сердечного ритма. Иногда у меня перед глазами встает тот миг: мы, такие невинные и наивные, и все у нас впереди.

Глава 2