За это время жрец успел увидеть столько всего восхитительного, что в божественную сущность пришельцев поверил искренне и всей душой. Если вживленные линзы связистов вызвали у него страх, трепет и поклонение, то кони, к которым его сводил Цинк, любопытство и почтение.

В этот раз, благодаря чемоданчику Задрота, процесс обучения проходил пусть чуть медленнее, но зато достаточно безболезненно, потому возле палатки связистов почти постоянно топталась очередь.

Братья Кардосо видя, с какой скоростью их наниматели обучаются языку, испытывали какой-то подсознательный ужас. Лаго пытался выведать тайну и даже вроде бы случайно заглянуть в палатку. Однако, ждущая своей очереди Фифа, разоралась так, что через несколько секунд у палатки стояли все: и те, кто был занят делами, и те, кто валялся после сеанса с головной болью.

Сеньор Басилио внушительным басом объяснил капитану, что лезть туда не стоит — не все тайны необходимо узнавать:

— Не за это мы вам платим деньги, почтенный.

Лаго помнил, как они «воспитывали» брата, осознавал, что силы неравны, но уже совершенно перестал понимать, зачем чужаки так рвались на эту совершенно неизвестную землю. Они не пытались набрать рабов, они не искали золото, они даже не искали пряности… На кой черт они приперлись сюда⁈

А главное, уводя местного жителя туда, в отдельную маленькую палатку, что они там проделывали? Откуда каждый из них вдруг стал, пусть и запинаясь, разговаривать на его чудовищно неудобном языке?

Слушая непривычные сочетание букв, все эти бесконечные «кха», «цен», «кхец» и прочее, Лаго все сильней задумывался о том, что говорили церковники. Иногда ему даже казалось, что от костра, который горел почти постоянно, и на котором женщина ежедневно варила еду, попахивает серой. Конечно, так могли пахнуть и местные породы деревьев, но все же в чужаках было слишком много пугающего.

С дежурства у города решили снять всех. Последним туда сходил Бык, и он же доложил:

— Да как ни странно, особого переполоха нет, а поисковые группы к берегу даже не отправляли. Наоборот, их две было, и все в джунгли ушли, глубже туда, к центру материка. Просто здесь, на береговой, ни поселений толком, ничего. Группы уже вернулись и все затихло, больше не отправляют.

— Ну, и ладно. Топай вон в палатку, чтобы очередь не пропускать.

* * *

После сеанса Рим валялся на пенке в тени палатки и мысленно грыз себя за собственную жадность — голова болела. Конечно, это не сравнить с теми мучениями, с которыми они учили испанский, но все же состояние было пакостное, а обезболивающие таблетки он никому не давал и, соответственно, не мог принять сам. Даже жрецу было отказано в избавлении от головной боли. Побоялись не угадать с дозой. Но Ксен вынес это неудобство вполне мужественно.

Все же у медикаментов срок еще два-три года, а головная боль, пусть и сильная, вовсе не повод расходовать неприкосновенный запас. Восстановить его они точно не смогут.

Сердобольная Анжела, заглянув за угол палатки, только вздохнула и потащилась за водой. Из всех подручных средств от головной боли в ее распоряжении была небольшая пластиковая миска, куда она набирала прохладную воду из ручья, и тряпки, которые она раскладывала на лбах болящих.

Из палатки вышел Цинк и со словами:

— Твою же мать, когда это кончится? — улегся рядом с Римом прямо на песок.

Вообще, жаловаться было грех. Всем осталось еще по одному сеансу, и с пятого на десятое отдельные слова они уже понимали. Но, помня о том, как привыкали к испанскому, Рим знал: придется основательно добирать разговорами.

Самая важная беседа с гостем состоялась ровно через три дня после его похищения, правда уже к вечеру, когда Рим отлежался и очухался от последней загрузки. Для антуража рядом по-турецки сидели, посвечивая голубыми линзами, Задрот и Скрип.

Жрец, за эти дни насмотревшийся на вещи, поражающие его ум, был готов для беседы как никогда. Пусть чужак со странным именем Рим и говорил медленно, запинаясь, неправильно произнося слова, но все же понять его было можно, если захотеть, а Ксикохтенкатл хотел очень сильно. Ведь не зря же удивительные чужаки выбрали его и с помощью какого-то божества за три дня выучили язык. Более того, в знак особого расположения этот самый Рим подарил жрецу новое имя. И сейчас обращался к нему именно так:

— Ксен, друг мой…

Много лет назад, когда Ксен был еще любопытным подростком и только обучался при храме, он страшно жалел, что боги сходили на землю так давно, многие сотни лет назад, и у него нет никаких шансов увидеть их воочию. О, конечно, он был достаточно старательным учеником и запоминал все, что рассказывал Верховный — старый Ксочипилли, но про себя часто и с огорчением думал, что предкам везло больше.

Сейчас, глядя в переливающиеся, как морская гладь на солнце, глаза чужаков, он испытывал не только душевный трепет и восторг, но и боязнь: вдруг, поговорив с ним и дав наставления, боги прямо сейчас уйдут на небо⁈ Кто же поверит, что он собственными глазами видел такое чудо? А если он, Ксен, не сможет понять правильно их волю и выполнить наказ⁈ Однако, первые же слова их главного успокоили жреца.

— Ксен, друг мой, мы пришли дать вам знания и силу.

Разговор часто прерывался почтительными вопросами Ксена: не все слова Рим выговаривал правильно, не всегда жрец понимал сразу, что хочет сказать этот бог, но когда оба собеседника хотят понять друг друга, то они идут навстречу. Ксен навстречу «бежал». Он точно знал, что когда-нибудь он расскажет это всем своим соплеменникам, и потому старался запомнить каждое слово, жест и взгляд Рима — слишком уж хорошо рассказ этого бога ложился на его концепцию мира.

'Боги, как и люди, бывают разные, и цели их не всегда хороши. Там, в заоблачных мирах, эти всемогущие существа живут удивительной жизнью. Иногда в их судьбы вмешиваются любовь, ненависть, и жалость…

Не так давно у Высших была война. Цель и причину этой войны Победитель не стал пояснять, но рассказал, что самых гнусных врагов они изгнали, а потом, оглянувшись и увидев, как мало осталось их самих, решили спуститься на землю и уберечь народы от гибели, которую видели впереди.'.

— Пойми, Ксен… Такое не дается бесплатно. За жалость к вам и за любовь к вашему народу, мы заплатили дорогую цену — мы заплатили собственной памятью, силами и бессмертием. Вот это тело — Рим потыкал себя в грудь, — может умереть от яда или стрелы. Бесполезно спрашивать любого из нас, какими силами мы владели раньше — мы не помним. Зато с нами остались некоторые тайные знания о будущем, и именно их мы решили передать твоему народу, дабы не гибли вы в бессмысленных войнах и схватках, дабы смерть, опустошение и болезни не пришли на полюбившиеся нам земли.

Религиозный экстаз все нараставший во время разговора, выплеснулся слезами из глаз Ксена. Он пал ниц и попытался коснуться лбом странной обуви Высшего…

— Встань и больше никогда так не делай, Ксен.

Жреца немного потряхивало после эмоциональной вспышки, но словам одного из Победителей он с некоторой растерянностью внял. Поднявшись с песка и повинуясь жесту Разумовского, жрец снова сел перед ним и продолжил слушать:

— Никогда и никто не должен падать перед нами ниц. Мы не требуем поклонения, а просим лишь о внимании к нашим словам.

Из палатки Разумовский выполз совершенно мокрым: беседа далась ему нелегко. Бык и Цинк, с сочувствием посмотрев на командира, не торопили его. Сейчас очухается и сам расскажет.

— Знал, конечно, что так безбожно врать не легко…

— Да ладно тебе, командир, не рефлексируй, если прийти к ним просто как чужаки, мы тупо до Колумба не успеем, вытравят весь континент оспой и в рабство угонят, оно нам надо? Все уже сто раз обсудили, — пробасил Бык.

Следующие несколько дней Ксен работал так, как никогда в жизни. Он учил Победителей разговаривать и с удивлением понимал, что устает не хуже крестьянина на полях. Он говорил, говорил и говорил…

Чужаки собирались с утра, садились кружком вокруг