на самом деле он таковым не был. Он не любил организационной работы, находил ее скучной. Эту работу за него делали другие. Так, например, когда Троцкий был наркомом по иностранным делам, он вообще не бывал в наркомате и не занимался делами, переложив всю работу на товарища Маркина.[31] Точно так же в морском наркомате всю работу вели мы с другим заместителем товарищем Раскольниковым.[32] Если же Троцкий брался за какое-то дело самостоятельно, то оно обычно заканчивалось провалом. Примером могут служить проваленные переговоры с немцами.[33] Вообразив себя гениальным дипломатом, Троцкий повел переговоры таким образом, что едва не сорвал их.[34] Ставка Троцкого и Бухарина на Мировую революцию оказалась преждевременной и необоснованной. Сталин, всегда трезво оценивающий обстановку, сказал по этому поводу: «Революционного движения на Западе нет, а есть только потенция, а с потенцией мы не можем считаться». Троцкий же пытался выставить эту самую «потенцию» как могучую сокрушительную силу. Азарт и жажда власти, славы, не давали ему возможности спокойно заниматься насущными делами. Он готов был поставить на карту будущее Советской республики ради химеры. Мы не понимали, как можно думать об индийской революции в то время, когда добровольцы[35] взяли Екатеринодар?[36]

В середине мая 1918 года у нас с Раскольниковым появилась идея объединить разрозненные красные суда на Волге и Каме в единую флотилию. Этим следовало заняться ранее, сразу же после ледохода, но у нас руки не доходили. Троцкий одобрил наше предложение и решил поручить создание флотилии Маркину. Маркин, несмотря на свою относительную молодость (ему тогда было 25 лет, а до 26 он так и не дожил, погиб осенью 1918 года), был весьма умелым и энергичным организатором. У него был дар понимать людей. Он умел находить подход к каждому человеку. Не было сомнений в том, что он выполнит поручение.

Для того, чтобы подготовить создание флотилии, в июне 1918 года я выехал в Царицын. Нужно было произвести осмотр имевшихся там судов и оценить их боеспособность. В то время мы жили по правилу «не до жиру, быть бы живу». Буксир с двумя установленными на нем пулеметами считался у нас чуть ли не крейсером. Ничего удивительного в этом не было. Бывало так, что и один пулемет решал исход целого сражения.

Меня сопровождал мой помощник Сережа Корнилов, молодой человек 20 лет, обладавший феноменальной памятью и такой же феноменальной педантичностью. Есть прирожденные поэты, есть прирожденные вояки, а Корнилов был прирожденный делопроизводитель. Он все помнил, все успевал и в любой момент мог дать требуемую справку. Свой «белой» фамилии Сережа очень стеснялся и при знакомстве непременно объяснял, что к Лавру Корнилову он никакого отношения не имеет. В морском наркомате кроме Корнилова были еще Каледин и Марков. Над всеми троими сотрудники беззлобно подшучивали. Впоследствии Сережа изменил фамилию на Петров, по имени отца.

Несмотря на то, что у нас на руках были мандаты, подписанные самим Троцким, добирались мы от Москвы до Царицына пять дней. Поезда в то время ходили не по расписанию, а как придется. Недалеко от Царицына, у станции Алексиково, простояли полтора дня, дожидаясь, пока починят взорванный белыми путь. Наконец доехали.

Царицын

Прямо с вокзала мы явились в штаб округа.[37] О командовавшем округом Снесареве (бывшем генерал-лейтенанте) в наркомате я слышал хорошие отзывы. Умный, деятельный, искренне сочувствует делу Революции, в царской армии отличался от других генералов хорошим отношением к солдатам. Впоследствии я узнал, что это «хорошее отношение» заключалось в заигрывании с солдатским комитетом 9-го корпуса[38] ради того, чтобы комитет утвердил назначение Снесарева командиром корпуса. После Революции Снесарев не выступал против Советской власти и не пытался эмигрировать. По рекомендации Троцкого он получил назначение в Северокавказский округ. Изначально предполагалось, что он займет должность пониже, а округом станет руководить Автономов.[39] Но Автономов начал «чудить» и Снесарева назначили военруком.[40] Следует уточнить, что Автономов именно «чудил», не отличая нужные директивы от ненужных. Любая директива из Москвы, в которой он усматривал «покушение» на свою власть, игнорировалась. С Троцким Автономов не считался по причине непомерных собственных амбиций. «Что мне какой-то Верховный?! – говорил Автономов. – Верховный где-то там, а я – здесь!». Троцкий был взбешен поведением Автономова, предлагал расстрелять его, чтобы другим «строптивцам» была наука. Автономова отстоял Орджоникидзе,[41] сказал, что он храбр, предан делу Революции и пользуется уважением на Кубани. Эти достоинства Автономова нужно использовать на благо нашего дела, а вот много власти ему давать не следует.

Раз уж речь зашла о власти, то добавлю еще кое-что. Власть – одно из самых сильных и правдивых испытаний для человека. Человек слабый и подлый получив власть покажет себя с плохой стороны. Пока у него нет власти, он эту плохую сторону старательно прячет, не стремится выпячивать. Ну а как получит власть, то разойдется. Видел я тому много примеров.

Нас сильно удивила обстановка в штабе. Те, кто застал прежние времена, поймут меня без пояснений, а для всех остальных я поясню. Обстановка в советских и царских учреждениях сильно различается. Сотрудники ведут себя иначе. В советских – все просто, без ненужных церемоний. Ходят нормальным шагом, а не на цыпочках, разговаривают деловито, без всех этих «не затруднит ли вас» или «вы меня очень обяжете». Разумеется, и выглядят советские служащие иначе. А тут явились мы с Сережей в штаб и опешили. У входных дверей стоит швейцар. Формально – красноармеец с винтовкой, но ведет он себя как старорежимный швейцар. Пока не увидел наши мандаты держался важно и грубил, а затем сник, распахнул перед нами дверь, хотя на посту этого делать не положено, винтовку надо держать обеими руками, и разве что ножкой не шаркнул. Внутри все тоже было не так, как должно быть. Большинство мужчин ходило в военной форме без погон и вид у них был совершенно офицерский, штабной. Повадка, выправка – тоже. Немногочисленные женщины имели откровенно буржуазный вид, у одной секретарши даже жемчужное ожерелье на шее было. Младшие тянулись в струнку перед старшими. Мне сразу же вспомнился дивизионный штаб прежнего времени.

– Чудно как-то тут у них, – шепнул мне Сережа.

В приемной военрука стояли мягкие стулья на гнутых ножках, причем не собранные отовсюду, а одинаковые – гарнитур. Холеный помощник, которому только аксельбантов недоставало, сидел за массивным, богато украшенным резьбой столом. В углу за отдельным столиком сидела симпатичная машинистка в песцовой горжетке.